Они узнали об этом позже, когда нам уже вынесли смертный приговор, а узнав, на радостях решив опередить время, дали ложное известие в газете о том, что в отношении нас с Лимпусом «приговор приведен в исполнение», то есть нас расстреляли.
Поистине верно говорят, что правда порой бывает причудливей вымысла.
Не знаю, каким образом эта газета попала в Самарканд, но Джамиля захватила ее с собой, и теперь она лежала перед моими глазами. Да, не часто в жизни приходится читать в прессе отходняк от мусоров на самого себя. Смею заверить любого, было занятно ознакомиться с собственным некрологом в мусорской интерпретации.
Думаю, не трудно догадаться о том, какой стресс может пережить женщина, узнав, что ее мужа расстреляли, да еще по ложному обвинению! К тому же узнает она это на чужбине и с маленьким ребенком на руках.
Я много раз представлял себе, каково ей было тогда, но уверен, что до конца понять ее так и не смог.
Но «все проходит», говорил когда-то мудрый царь Соломон. Так и для моей жены прошли эти мучительные и тяжкие дни испытаний. Жизнь брала свое, и никуда от этого было не деться. В тот момент, когда бродяги, посланные Армяном, прибыли в Самарканд, Джамиля снимала квартиру напротив фабрики. Занималась коммерцией, жила с дочерью и близкой подругой Светой, которая, кстати, была женой моего кореша, махачкалинского кошелечника Валеры Пискли.
Сначала она, конечно же, не поверила рассказу приезжей босоты, стала показывать газету, некоторые вырезки об этом процессе из других, более ранних публикаций центральной прессы, которые хранились у нее в идеальном порядке в альбоме для фотографий. Но чем больше она слушала их, тем сильнее убеждалась в том, что перед ней не какие-нибудь залетные фраера. Ну а отличить бродягу от фраера или тем более от легавого она умела.
Да и что может быть нужно кому бы то ни было от нее — матери-одиночки? У нее была лишь одна драгоценность — дочь, все остальное было не столь важно, но кто мог позариться на ее дочь? Это было абсолютно исключено.
Сердце подсказало ей ехать без промедления. «Он жив и ждет тебя», — будто шептало оно. Уже зная наверняка, что поедет, спросила у дочурки: «Хочешь увидеть завтра папу, Хадишка?»
От Самарканда до Чарджоу триста с лишним километров по прямой, и один Бог знает, сколько передумала она за долгое время пути, пока машина не остановилась наконец у ворот туберкулезной больницы.
Исцелить судьбу можно, изменить — никогда. Ужасна неотвратимость судьбы!
Часть II
Свобода для арестанта
Прошло несколько месяцев с тех пор, как я вновь нашел жену и младшую дочь. За это время произошло немало событий, которые так или иначе отразились на моем будущем. Как я и предполагал, впервые очутившись в палате туберкулезной больницы, здесь можно было как следует подлечиться. По лагерным меркам, которые почти всегда определяют жизнь каторжанина за колючей проволокой (кровью не харкаешь, ходить и соображать можешь), я, можно сказать, пришел в себя. При туберкулезе главное, как известно, не столько лекарства, сколько свежий воздух и обилие пищи. Как говорят арестанты, «сначала больной должен накормить чахотку, а уж потом и самого себя». Кормили хорошо, но от кайфа мне тут же пришлось отказаться напрочь, больше того, впервые в жизни я бросил курить. Чего не сделаешь ради любимой женщины? К сожалению, человек часто не ценит того, что дарит ему жизнь, а потом горько сожалеет о потерянном.
Определенные взгляды на жизнь, многолетний арестантский опыт и тесное общение в кругу преступного мира дали мне основание предполагать, что почти все воры, независимо от их «профессий», — своего рода романтики. Впрочем, у каждого крадуна этот романтизм проявлялся по-разному, а с годами многие утрачивали его вовсе. Я не знаю — к сожалению или к счастью, но я остался мечтателем даже в преклонном возрасте, когда взялся за перо.
Итак, наступил первый день лета — день моего рождения. В разные годы и в разных местах я отмечал его по-разному, хотя слово «отмечал» в данном случае звучит не вполне уместно. Большую часть жизни приходилось «праздновать» в заключении, в камерах разных тюрем и лагерях. Но куда бы ни забрасывала меня судьба, этот день был для меня всегда чем-то знаменателен.
Очередная годовщина не стала исключением, если не сказать больше. Когда в разлуке много думаешь о любимых людях, но отвыкаешь ежечасно видеть их, при встрече ощущаешь некоторую отчужденность до тех пор, пока не скрепятся вновь узы совместной жизни. Хотя по большому счету нам с женой этот период времени сложно считать совместным.
Два дня в неделю, всегда вместе с дочерью, Джамиля гостила у меня в Чарджоу, приезжая из Самарканда в пятницу вечером и уезжая рано утром в воскресенье. Дорога в один конец занимала около девяти часов.
Учитывая «комфорт» поездов местного назначения и «интеллигентность» их пассажиров, легко представить себе, что пришлось вытерпеть моей жене, чтобы всего на пару дней очутиться со мною рядом. В остальное время она занималась бизнесом, который, судя по тому, что привозила мне, процветал.
Человек, который хоть раз осмелился выразить свое недоверие женщине, очень много теряет в ее глазах. Давно зная эту истину, я никогда ни о чем не расспрашивал. «Посчитает нужным — расскажет сама, — полагал я, — а нет, так и не стоит интересоваться, ибо в таком случае от женщины правды все равно не добьешься».
Отмечая мой день рождения, мы от души веселились в большой и шумной компании наших новых друзей и их подруг. Совсем скоро мне предстояла сложная операция по удалению правого легкого и четырех ребер в придачу. Ее бы провели сразу при моем поступлении в больницу, но во время процесса, когда идет выделение туберкулезных палочек, такая операция абсолютно невозможна.
Та незабываемая ночь была ночью большой любви и глубокой печали. Тесно прижавшись друг к другу, мы лежали на огромной тахте, в квартире одного из моих корешей, молча разглядывая на стене тени от ветвей росшей рядом с окном высокой чинары, и думали каждый о своем.
До сих пор не могу понять, зачем именно в эту волшебную звездную ночь, за два дня до операции, жене понадобилось рассказать мне обо всем? То ли это был любовный хмель, неожиданно ударивший в голову, то ли причиной стало то, что двое больных, которым недавно сделали схожие операции, умерли, и она боялась, что, случись со мной самое худшее, ей придется нести в себе груз лжи через всю оставшуюся жизнь? Не знаю. Я и потом, когда на сердце уже давно образовался рубец от этой раны, не расспрашивал ее об этом.
