class="empty-line"/>
Он осмотрел все подробно и все хвалил, как это ловко мы повесили такую большую вещь. Тут я ему и напомнил, что нужна его подпись на картине. Он обещал прийти в следующий раз с красками. И через несколько дней действительно пришел с красками и при нас подписал картину.
- Вот теперь не скажут, что это копия, - проговорил он с улыбкой, кончив работу.
Третьяков был так восхищен картиной, что решил сделать суриковский зал. Он приказал принести сюда все остальные произведения Василия Ивановича: «Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Березове», академические этюды. С того времени у нас образовался суриковский зал - любимый зал наших посетителей. Произведений Василия Ивановича при Третьякове у нас было сравнительно мало по количеству, но выдающееся было уже все. Только после революции число их очень сильно увеличилось. В конце 1917 года, когда в Москве было тревожно, Остроухов сказал однажды мне, что семья Сурикова очень беспокоится за те произведения, которые еще остались у них. Остроухов просил меня, нельзя ли на время приютить эти произведения в Третьяковской галерее. И дочь Василия Ивановича - Ольга Васильевна Кончаловская - просила. Я поговорил с товарищами, и мы предложили привезти произведения к нам. У них было два сундука картин, рисунков, альбомов. Я поместил их в кладовой, завалил разным хламом. Когда все в Москве успокоилось, Ольга Васильевна взяла сундуки обратно. В 1937 году в галерее была устроена выставка всех произведений Василия Ивановича. Многое из того, что мы хранили у себя в бурные московские дни, было доставлено семьей художника на выставку, и посетители видали много работ нашего великого художника.
Михаила Васильевича Нестерова я помню еще совсем молодым, когда он только-только продал Третьякову свою первую картину «Пустынник», написанную им в Уфе, в доме своего отца. За картину Третьяков уплатил 500 рублей, и на эти деньги Нестеров съездил за границу. Затем через год у нас появляется другая большая картина - «Видение отроку Варфоломею». Эта картина вызывала большие споры среди художников и любителей, особенно много спорили о глазах отрока. Они, как я знаю, написаны с глаз чахоточной пятилетней девочки. Больше пятидесяти лет я знаю Михаила Васильевича, он на пять лет старше меня, - но он все еще дает новые и новые произведения высокой художественной ценности. Последние его работы так же прекрасны, как первые.
И Левитана я помню с юных лет, когда он еще учился живописи. Он одно время копировал у нас картину А. И. Куинджи «Север».
Интересовался я им очень. Даже специально ездил в Саввинскую слободку, где он много жил и работал, видел тот мостик, с которого он написал этюд, который потом подарил Остроухову. А теперь этюд висит у нас в галерее. [111]
И Репина я знал больше пятидесяти лет. Еще в первый год моей работы Павел Михайлович однажды дал мне письмо и велел отнести Репину. Репин тогда жил близ Новодевичьего монастыря в Теплом переулке.
Как раз в это время он кончил картину «Царевна Софья в келье Новодевичьего монастыря» и собирался уезжать в Петербург.
Перед его отъездом Третьяков несколько раз был у него в мастерской, купил много эскизов и за ними послал меня. Репин тогда был еще молодой, слава его только что началась. Он был полон бодрости, энергии. Он сам помогал мне упаковывать купленные у него вещи, весело шутил, смеялся. Уже тогда заметил я у него особенность: он держал палитру не в левой руке, как обычно все художники, а на ленте через плечо и шею, как лотошники носят свои лотки. И палитра у него была четырехугольная, большая.
Переселившись в Петербург, он бывал в Москве только наездами и, конечно, каждый раз заходил к нам. Работ его становилось все больше и больше, слава его быстро росла. Иногда он спешил так, что работы оставались будто незавершенные. Когда к нам в галерею поступили этюды к его картине «Заседание Государственного совета», я невольно обратил внимание на один этюд: головы Горемыкина и Герарда написаны одним тоном, хотя люди эти совсем разные. Я обратился за разъяснением к И. Э. Грабарю. Он сказал мне, что действительно здесь ошибка художника, точно одного тона быть не может. «Но это, вероятно, потому, что у художника было слишком мало времени», - пояснил мне Игорь Эммануилович.
Это, конечно, исключение, редко встречается у нашего гениального художника даже маленькая фальшь в тоне.
Дольше всего и ближе всего мне пришлось наблюдать жизнь Василия Васильевича Верещагина - нашего великого баталиста. В начале 80-х годов, вернувшись из Парижа, он решил писать серию картин из нашествия Наполеона на Россию. В глухом месте, на окраине Москвы, между селениями Нижние Котлы и Коломенское, на пустыре, пересеченном оврагами, он строит большую мастерскую и при ней квартиру для себя и семьи. Местность эта в то время была глухая, там бывали грабежи и убийства. Третьяков и мы говорили художнику, что жить там опасно.
- Ничего, я всякие страхи видал! - говорил Василий Васильевич.
У него были очень большие собаки, которых он привез из путешествий по Средней Азии, собаки действительно охраняли его от воров и грабителей.
Мастерскую свою он построил на высоком берегу Москвы-реки, на обрыве; одна стена, обращенная к Москве, была сделана сплошь стеклянной; перед ней был сад, а за садом, точно на ладони, виднелся Кремль. Отряды войск, одетые в мундиры времени 1812 года, с пушками, с лошадьми приходили в сад, и Верещагин писал их сквозь стеклянную стену. В это время он вел жизнь очень замкнутую: ни сам не ездил ни к кому, ни к себе не приглашал никого. Жена его Лидия Васильевна и двое ребят - мальчик и девочка - вот все его общество этого времени. Лишь изредка он приезжал к нам по делу. У него была своя лошадь: зимой маленькие санки, летом - маленькая коляска. Въезжая во двор, он привязывал лошадь у решетки сада. С Третьяковым он дружил, но изредка спорил с ним о войне. Очень было для меня удивительно, что Верещагин, всю жизнь изображавший главным образом войну, ненавидел ее всеми силами души:
- Война - это позор человечества!
У Верещагина во время туркестанского похода был убит брат Александр Васильевич, и свою картину «Забытый» он писал под впечатлением этой смерти. Когда он устроил выставку своих туркестанских работ в Петербурге и на выставку приехал царь Александр II, ему эта картина не понравилась и еще две - «У крепостной стены» и «Окружили, преследуют». В этих трех картинах,
