Майя Бессараб - Так говорил Ландау

Для начала я выбрала Владимира Даля. И тут же сообщила Дау:

— А я тоже собираюсь написать книгу, как и эти журналисты.

Дау бросил на меня насмешливый взгляд и промолчал. Уже из упрямства и от обиды я продолжала:

— О Владимире Ивановиче Дале.

Дау молчал.

— Я уже и подзаголовок придумала: «Книга о доблестном гражданине России и великом борце за русский язык».

— И это вся книга? — ехидно спросил он.

Он меня просто убил этой репликой. Конечно, хвастунишку надо поставить на место. Но мне так нужно было его одобрение! Хотя в своём обычном благодушном настроении так естественно и не думать ни о какой борьбе. А меня его слова подхлестнули. Откуда-то взялась первая фраза: «Датчанин Иоганн Даль преуспел в науках», и далее всё пошло как по плану. Книгу я писала несколько лет, порой было невыносимо трудно, эти муки знакомы каждому пишущему человеку, не о них речь. Я не могла бросить начатое.

Самое удивительное, что я не сомневалась в том, что мне удастся опубликовать своё произведение.

Так или иначе, он меня подтолкнул к этой работе, так же как за несколько лет до описываемых событий мною была переведена очень нелёгкая пьеса, главным образом, потому, что не раз и не два раздавалась ещё одна убийственная реплика:

— Где уж такому лодырю, как ты, перевести пьесу!

Во всяком случае, если бы мне стали без конца твердить, что надо доводить до конца каждое начатое дело, я бы уж точно бросила.

— Иногда мне страшно взглянуть в зеркало, а вдруг там какая-то ослиная рожа с ушами, — с несвойственной ему покорной улыбкой сказал однажды Дау.

Он по-прежнему произносил немало фраз, которые хотелось сразу же записать, что я и делала, если находилась рядом.

— Я потерял год, но за это время я узнал, что люди гораздо лучше, чем я полагал.

— Кажется, я своей болезнью поставил какой-то идиотский рекорд.

Приезжали знакомые, рассказывали новости. Реплики Дау были, как всегда, метки. Скажем, речь зашла об известном ловеласе, жена которого перестала, наконец, соблюдать супружескую верность.

— Так обычно и случается, — замечает Дау. — Как в том анекдоте: «Мой муж так мне изменяет, так изменяет, что я не знаю, от кого у меня дети».

Дау всей душой привязался к своей сиделке, Тане Близнец. Он знал, что она живет одна, и это его очень тревожило. Дау постоянно объяснял Тане, что она должна искать мужа, активно этим заниматься. Он объяснял, что люди совершают ошибку, думая, что их жизнь устроится сама собой. Так не бывает. Убедил. Таня вышла замуж, у неё дочь, сейчас она уже бабушка.

Дау проболел шесть лет. Физикой не занимался, называл себя вечным инвалидом. Он устал болеть. После попытки лечения яблочной диетой, которую Кора предприняла по совету одного из самых знаменитых терапевтов, профессора Вотчала, у больного начались невыносимые боли, живот вздулся, его немедленно отправили в больницу, на операционный стол. Вот тогда и рассекли тяжи, мешавшие ему дышать, удалили аппендикс. Но этого потрясения ослабленный организм перенести уже не смог.

1 апреля 1968 года Лев Давидович Ландау умер в академической больнице. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, на могиле его стоит прекрасное надгробие работы Эрнеста Неизвестного. Рядом покоится прах его жены, пережившей Дау на шестнадцать лет.

Дау умел просто и доходчиво объяснить молодым, что главное, а что не имеет большого значения, как важно ясно видеть цель, не отклоняться от неё и не давать себе поблажек. Надо сказать, что все эти беседы были не нудными нотациями, а ответами на вопросы, причём, если субъект средних лет задавал такой вопрос, Дау вежливо уклонялся от ответа. С умудрёнными опытом мужами были другие разговоры, не менее интересные. Но то ли дело — молодая аудитория, перед ними Дау открывал душу, им излагал свою любимую теорию — как надо жить:

— Каждый имеет достаточно сил, чтобы достойно прожить жизнь. А все эти разговоры о том, какое сейчас трудное время, это хитроумный способ оправдать своё бездействие, лень и разные унылости. Работать надо, а там, глядишь, и времена изменятся.

Самое поразительное, что эти слова не только не утратили значения, но стали ещё более актуальными в наши дни. Дау никогда не забывал, как трудно ему было выйти из состояния унылости и апатии в переходном возрасте, оттого так много времени уделял воспитанию молодежи.

Многие из его бывших учеников впоследствии написали воспоминания об учителе, где в каждой строчке — преклонение перед гением. В 1988 году, к восьмидесятилетию со дня рождения Ландау, издательство «Наука» выпустило книгу воспоминаний о нём. Самое поразительное, что все без исключения авторы, обладающие разными стилями, находят необыкновенные, изумительные слова, едва они приступают к описанию своих встреч с Львом Давидовичем или каких-то эпизодов из его жизни. К счастью, эти воспоминания, по-видимому, не подвергались беспардонной редактуре, как это часто случается с подобными изданиями, в результате чего книга превращается в сплошную серость. А в «Воспоминаниях о Ландау» что ни статья — откровение. И, повторяю, они прекрасно написаны, по ним действительно можно составить впечатление об этом необыкновенном человеке. Вот несколько примеров. Свои заметки академик Лев Петрович Горьков начинает словами:

«Дау был очень тощ. Он влетал к нам в комнату, складывался в кресле, скрутив ноги винтом, потирая руки характерным угловатом жестом — широко растопырив локти, и начинал какой-либо оживлённый разговор. Эти моменты мы очень любили (мы — это трое: И. Е. Дзялошинский, Л. П. Питаевский и я, в то время самые молодые сотрудники теоретического отдела института Физических проблем). «…· Дау часто говорил, что 90 % работ, публикуемых в том же «Physical Review», относится к разряду «тихой патологии», соответственно их авторы классифицировались как «патологи». Это был вполне мирный рабочий термин, так как под определением подразумевалось только, что автор чужих результатов не присваивает, своих не имеет, но лженаукой не занимается, а тихо и ненужно ковыряется в своей области. Был, правда, ещё «бред» или «бредятина». Но что вызывало у Дау раздражение — это псевдоучёные труды, когда пустая суть дела пряталась за ненужной математикой, тяжеловесными фразами. И уж прямую ненависть вызывали агрессивная претензия на научные результаты, самореклама («эксгибиционизм!» — кричал он) и, конечно, научный обман. В этих случаях речь Дау длилась долго и всегда кончалась примитивной просьбой к нам «не позорить его седин!».