- Ви будет ехайт тепер говорит наш офицер гестапо.
И через несколько минут меня в сопровождении двух автоматчиков и плохо говорившего по-русски офицера на открытом джипе повезли в гестапо.
...За столом, развалившись, сидели трое. В центре - жирный, с отвисшим подбородком, в белой расстегнутой рубашке, сильно подпивший гестаповец, по-видимому старший по званию. Стол был заставлен закусками, бутылками, под ним сидела огромная овчарка. Все трое, разомлевшие, с удовольствием раскуривали сигареты. Окна в комнате настежь, и там, под окнами, толпились неожиданно быстро собравшиеся сельчане, в основном женщины и дети. Женщины, причитая, плакали. Слышались отдельные разговоры собравшихся:
- Дывись, який молоденький!
- Побили ж его як, божечки мий, гадюки.
- Видкиля ж вин? Мабуть, нашинский?..
- Хоть сказав бы, чи скоро наши придуть...
- Скоро освободят, очень скоро!-не глядя на окна, как бы сам себе сказал я громко.
Стоявший сзади автоматчик крикнул:
- Вэк! - и направил автомат в сторону окон.
- Пет вэк! - привстав и опершись о стол руками, произнес гестаповец в белой рубашке и, указывая на толпившихся у окон людей, продолжал: - Пусть смотряйт на свой худой большевик. Нет ест, нет одежда, нет оружий!
- Все есть, не верьте! - сказал я.
- Молчайт! Ты будешь немножко пить за наша победа.
Сидевший крайним гестаповец налил рюмку водки и, подойдя ко мне, приказал:
- Пей за наша победа!
Я отрицательно покачал головой.
Тогда гестаповец выхватил кольт и, направив его мне в висок, зло прошипел:
- Пи-ей...
Кивнув на рюмку, я сказал:
- Мало!
Гестаповцы недоуменно переглянулись. Тогда второй из сидевших гитлеровцев налил полный стакан водки и молча подал мне.
- За победу! - громко произнес я и, посмотрев на стоявших под окнами, выпил эту водку в три приема до дна.
- О, карошо! Карошо! Надо кушайт! - кинул мне кусок курицы гестаповец в белой рубашке.
- Русские после первой не закусывают, - ответил я.
- О! Надо второй? Карошо... - С этими словами тот же самый фашист налил мне еще водки.
Я выпил и второй стакан до дна, хотя было уже тяжело - подташнивало. Когда же я увидел, как наливают третий стакан, то с ужасом подумал: "Вот ведь какой смертью придется умереть!" Но и на этот раз отказался от предложенной еды:
- Русские и после второй не закусывают.
Не ожидая подобного, гестаповцы на мгновение притихли, а потом жирными руками тыча мне в лицо, наперебой закричали:
- Карош рус большевик! Карош!
- За победа много пить надо, много!
- За победа умирайт много, мы любим патриот!
- Пей! Пей! Русски свиния...
Теперь уже самый старший по званию гестаповец подал мне полный стакан, и я с превеликим трудом выпил его. Тут мне стало по-настоящему худо, но на стол я не смотрю - там много вкусной еды. Гестаповец сует помидор и малосольный, с приятным запахом огурец:
- На, Иван. Перед смертью кушайт!..
Пришлось выдержать и это испытание.
- Мы и перед смертью не закусываем, - не очень громко, уже хмелея, произнес я.
Вдруг в комнату вошла старушка. Я ее хорошо запомнил: худенькая, с выбившимися из-под старенького, завязанного под подбородком черного платка седыми волосами. Она держала в руках блюдце, на котором лежало несколько огурцов и помидоров. Женщина направилась в мою сторону, приговаривая:
- Ироды! Издеватели! Найдется же на вас всевышний! Накажет... А ты, сынок, закуси, закуси, бедненький. Оно если что - и умереть будет легче, закуси...
Скорее слышу, чем вижу, глухой удар начищенным тяжелым сапогом в грудь старушки. Со звоном разбилось блюдце, помидоры и огурцы покатились по полу... За окнами раздались вопли, крики - и автоматная очередь прямо туда, в толпу...
- Гады! - кинулся я на ближайшего гестаповца, но от удара сапога потерял сознание.
* * *
Сразу же после войны я начал было писать воспоминания о былом. Не вспоминал - помнил... Вот и сейчас смотрю на выцветшую, с обтрепавшейся обложкой тетрадку военных лет - в ней всего-то десяток листков, написанных разными чернилами. Некоторые страницы так затерлись, что их уже трудно прочесть. Мудрено ли? Не только бумага, но и мы, боевые истребители, постарели, поизносились... И все же дороги мне эти листки, где я пытался писать, подражая известному автору, свою будущую книгу. Ни умения, ни терпения, ни времени тогда не хватило, но в этих тетрадочных листках запечатлен первый день моей борьбы в стане врага...
Друзья-однополчане, узнав об описанном выше испытании, шутили, когда приходилось поднимать тост:
- Горачему закусь не давать! Проверим до трех стаканов...
Потом дороги фронтовиков разошлись. Стали забываться старые раны, горькие судьбы. Вдруг о страшных днях плена - словно ножом по сердцу - напомнил рассказ Михаила Шолохова "Судьба человека". Это же наша судьба... Много было нас, Соколовых, испытавших горечь и позор плена, перенесших нечеловеческие пытки врага. "Гриша, это же ты - Соколов! Здорово Шолохов все описал..." упоминали в письмах друзья, знакомые. "Ты как же с Шолоховым повстречался?" задавали вопросы.
С годами автор этих строк стал позаметнее - генералом, народным депутатом. Надо сказать, возрос интерес к моему прошлому. Приведу отрывок из письма болгарского писателя С. Попова.
"Уважаемый Григорий Устинович!
Вас беспокоит болгарский писатель-шолоховед. Вот уже много лет я изучаю творчество Михаила Шолохова. Мною издано несколько книг на болгарском языке. Печатаюсь и в советских журналах. В связи с этим я много езжу по вашей стране. В одной из таких поездок, в вагоне поезда, следовавшего из Москвы на юг, я услышал, как трое ехавших в купе обсуждали кинофильм "Судьба человека". Один из них заявил, что он лично знает, кто является прототипом Андрея Соколова, что это летчик, теперь уже генерал, и рассказал вашу судьбу. Я представился и попросил ваш адрес.
Григорий Устинович! Мне удалось найти около десяти участников Великой Отечественной войны, чья судьба схожа с судьбой шолоховского Андрея Соколова. Расхождения незначительны. Учитывая вашу занятость, я все же осмелюсь просить вас ответить на следующие вопросы:
Как и где вы познакомились с Шолоховым?
Как удалось вам бежать из плена?
И наконец; мог ли в действительности Андрей Соколов, выпив три стакана, не закусывая, будучи полуголодным и отощавшим, вернуться в барак, не опьянев до беспамятства?
Я очень хотел бы с вами встретиться, но вы далеко - в Закавказье, а я пока нахожусь в Москве. Извините.
С глубоким уважением Стас Попов".
Я ответил, что, к большому сожалению, с Михаилом Александровичем Шолоховым лично не знаком. Кто является прообразом Андрея Соколова - мне неизвестно, скорее всего это образ собирательный. Что же касается сомнений в правдивости интересующего эпизода с Соколовым, то могу подтвердить - ни Соколов, ни я в ту минуту не опьянели: мы пили под дулом автомата...
