Об удивительной моральной чистоте Баха пишут многие исследователи. Уже в начале XIX века Самюэль Уэсли, всячески рекламируя баховскую музыку в Англии, восхваляет его личные качества в своих «Letters referring to the works of J. S. Bach». Позднее к нему присоединяются Ф. Шпита, А. Пирро и А. Швейцер. Среди многочисленных страниц истории баховедения то тут, то там мелькает возвышенное до дерзости определение — «святой Себастьян»…
Итак, он хотел стать святым или даже в какой-то степени являлся им. Современному невоцерковленному человеку трудно порой осознать этот факт: в христианстве каждый верующий призван к святости, то есть к достойной жизни по заповедям и истовому служению Богу всем сердцем, всем помышлением. А подлинное служение Богу не только плохо сочетается с комфортной жизнью, но и не всегда выглядит удобно и красиво для окружающих.
«…Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его», — говорится в Евангелии от Матфея (10: 35, 36).
В этом и состояла Endzweck (конечная цель) композитора — в четко расставленных приоритетах. Сначала отношения с Богом и лишь потом — с людьми. По уважительному тону письма в магистрат видно: Баху искренне жаль обижать добрых к нему мюльхаузенцев, но он не имеет права зарывать свой талант в их безнадежном болоте, не может допустить несовершенное звучание произведений, написанных во славу Божию. (Здесь важно отметить, что «во славу Божию» Бах писал всегда, вне зависимости от того, к церковным жанрам относилось произведение или к светским.) Кроме того, для него, как для истинно богобоязненного человека, брак являлся священным. Женившись, он взял на себя обязательства достойно содержать семью, поэтому точно так же не имел возможности согласиться на низкий заработок.
Третий пункт недовольства Мюльхаузеном относился к неким «неблагоприятным обстоятельствам», которые раздражали Баха, отвлекая от работы. Имелись в виду Wiedrigkeiten, то есть споры и распри на религиозной почве. Несогласия по вопросам веры разделили в то время лютеран на два лагеря — ортодоксов и пиетистов.
Пиетизм (от лат. pietas — благочестие) зародился в конце XVII века с подачи немецкого теолога Филиппа Якоба Шпенера. Он говорил о необходимости личного переживания Бога, ставя чувства выше религиозных обрядов. Шпенер ратовал за фанатизм, буквально насаждая веру в чудеса. Его учение находило отклик в душах лютеран, чувствовавших себя неуютно без католической мистики, но не хотевших подчиняться Римской церкви. Со Шпенером яростно спорили ортодоксальные лютеране, защищающие Евхаристию и настаивающие на трактовке реального присутствия тела и крови Христа в хлебе во время таинства Причастия.
Отношение Баха к этим религиозным распрям баховеды видят по-разному. Русским музыковедам свойственно преуменьшать их значение, западные исследователи (среди них не только музыкальные теоретики, но и богословы), напротив, относятся к ним с большим вниманием.
Хотя Бах не имел фанатической склонности к богословию, но и полным профаном в данной области его не назовешь. Он хорошо разбирался во всех течениях внутри лютеранства. В свое время он потратил много сил, чтобы определить детей в школу строго лютеранскую, без всяких нововведений. Разумеется, в мюльхаузенских спорах ему были ближе ортодоксы. Он и общался больше с ними, особенно с пастором Георгом Христианом Эйльмаром, которого даже просил стать крестным своего первого ребенка — дочери Катарины Доротеи.
Он инстинктивно сторонился всего сепаратистского и «местечкового». Думается, его сознание больше подходило даже к «вселенскости» католицизма, но смена вероисповедания навряд ли могла прийти в голову человеку, ощущающему себя веткой на большом родовом древе. Ведь Бахи традиционно исповедовали лютеранство. Уже следующее поколение — его детей — чувствовало себя гораздо свободнее от обязательств перед родом. Сыновья Баха и в других странах жили, и вероисповедание меняли[11].
Итак, Себастьян поддерживал ортодоксов, но при этом служил в церкви, возглавляемой пиетистом — суперинтендентом И.А. Фроне, учеником самого отца-основателя — Шпенера. Альберт Швейцер считает, что на самом деле в глубине души великий композитор являлся более пиетистом, чем ортодоксом.
По словам Швейцера, «в произведениях Баха видны явные следы пиетизма; его сильное влияние находим в текстах кантат и “Страстей”… это подтверждают размышления и сентиментальные излияния, столь частые у баховских либреттистов. Так противник пиетизма снабдил своей музыкой поэзию, насыщенную пиетизмом, и сохранил ее на будущие времена».
Тем не менее разделять воззрения пиетистов было бы для Баха поступком, противоречащим здравому смыслу. Эти люди являлись врагами любого церковного органиста или кантора. Ведь пиетизм в своих ультрамистических изысканиях заходил очень далеко, считая любые развлечения грехом и яростно борясь с ними. Под разряд «лишнего» подпадала и «концертирующая» духовная музыка — ведь она могла принести эстетическое наслаждение. Более всего пиетистов раздражала традиция музыкальной постановки Страстей Христовых. Сам Шпенер умер в разгар этой полемики (в 1705 году), и теперь его ученики боролись с церковной музыкой, стремясь оставить на богослужениях только самые простые песенки, для совместного пения прихожан. При таком подходе талант и мастерство композитора становились в церкви совершенно ненужными.
Правда, самого Баха пиетисты в Мюльхаузене не обижали. Работодатель — ученик Шпенера, пастор Фроне — делал для своего органиста исключение, никак не ограничивая его композиторскую деятельность. Исполнение и издание кантат доказывает этот факт. Но, видимо, Бах чувствовал неловкость от противоречия между своими художественными идеалами и религиозными воззрениями начальника. Он также понимал: спокойствие может закончиться в любой момент, и ему придется определяться, с кем он. А немецкий биограф Ф. Вольфрум подчеркивал огромную ценность для Баха «возможности свободного творчества», ценность гораздо большую, чем те удобства в жизни, которых «он легко мог добиться своей уступчивостью по отношению к богословским деятелям».
Итак, проработав в церкви Святого Власия десять месяцев, если верить документам, а фактически — восемь, Бах покидает Мюльхаузен, но делает это с грустью. Несмотря на молодость и резкий характер, он очень ценит доброе отношение горожан и прощальное письмо к чиновникам магистрата пишет, преисполнившись глубоким уважением. Те не останутся в долгу и даже закажут композитору еще одну кантату; он напишет ее, уже работая в Веймаре. Эти несколько месяцев работы в разоренном пожаром городе композитор будет вспоминать всю жизнь. В 1735 году он напишет письмо мюльхаузенским бюргерам и еще раз тепло поблагодарит живых и ушедших. Но сейчас неумолимая Endzweck зовет его дальше — может быть, в среду гораздо менее комфортную, но более соответствующую «конечной цели».
