До Хачмаса мы добирались несколько дней. (Сегодня скорый поезд проходит это расстояние за несколько часов.) И тут нам, вернее, отцу, пришлось решать непростую задачу, прежде всего моральную. Как быть Шульгиным, точнее, как поступить с Шульгиными? В Хачмасе мы должны были выйти из пассажирского поезда и соединиться с основным составом госпиталя. Шульгины были явно настроены на то, чтобы примкнуть к нам на правах родственников и двигаться дальше всем вместе. Тем более что семья наша сократилась вдвое. Но папа на это не пошел. Мне кажется, что он даже не попытался поговорить на эту тему с начальством. Я тогда всего этого до конца не понимал, не прочувствовал. Однако сейчас, когда я пишу эти строки, и когда из пяти участников той истории остался в живых лишь один я, мне стыдно и за себя, и за отца. Единственным объяснением и слабым оправданием тогдашнего поведения отца может быть лишь его недостаточная уверенность в себе, которую я иногда с горечью замечал, и которая, безусловно, связана с антисемитизмом, пусть неявным, но проявлявшимся и в отношениях начальства, и в отношениях с сотрудниками. А еврейские души всегда к этому очень чувствительны. Однако я думаю, что если бы это были прямые папины родственники, то решение могло быть другим. Мы расстаемся с Шульгиными. Здесь мне хочется сказать, что и во время нашей первой встречи после войны, и в последующие годы я чувствовал их обиду. Маме они ее, кажется, высказали. И это такие щепетильные люди - значит, обижены они были очень сильно.
В Хачмасе мы пробыли недели две, и далее прямой путь на Баку. Баку внешне жил нормальной тыловой жизнью. Все почему-то были уверены, что немцы до него не дойдут. Я думаю, что в такой уверенности пребывали и другие города, “благополучно” захваченные немцами. Ходили, правда, слухи о немирных намерениях турок. Но реальной угрозы население не ощущало. Как уже упомянуто выше, я решил поступить в Бакинскую Военно-Морскую спецшколу. Отец возражал, но против моего напора устоять не смог. В Баку мы с папой побывали у наших родственников — у Раисы и Софы Соколовских. Мы были у них тогда, когда моя судьба как курсанта спецшколы, казалось, была решена. Действительно, несмотря на явное нежелание начальника спецшколы Дворянкина и на то, что буквально только за один-два дня до медкомиссии мне сняли гипс, и правая рука была вдвое тоньше левой и неизмеримо слабей, все комиссии я пришел, и был принят. О том, что в самый последний момент мои нервы не выдержали, и я остался с папой — Соколовские так и не узнали, что я уехал из Баку.
В Баку мы погрузились на большую металлическую баржу, трюм которой был загружен мелкой марганцевой рудой, а на палубе разместилась эскадрилья истребителей — в Среднюю Азию перебазировалось какое-то военно-воздушное училище. Мы, как могли, разместились на палубе прямо под самолетами. Каждое утро, когда народ просыпался, слышались раскаты гомерического хохота — руда была настолько мелкой и едкой, что она прорывалась через задраенные люки и покрывала все, в том числе и лица людей, черной плохо смываемой пылью. Короче говоря, узнать не только других, но и самого себя, было трудно — все были неграми.
Как всегда, планируемые сроки не совпадают с реальными — мы плыли по Каспию значительно дольше, чем предполагалось, и одним из последствий этого стала нехватка воды. Воды не было не только для того, чтобы помыть наши негритянские рожи, но и для питья. Некоторые догадались организовать небольшие запасы воды, но далеко не все. Дело дошло до того, что стали воровать бутылки, и однажды вор был наказан: схватив бутылку и сделав несколько жадных глотков, несчастный с отвращением, под общий хохот, начал отрыгивать авиационный бензин — некоторые люди припасли бутылочки с бензином для будущих хозяйственных нужд.
Мало того, что мы еле плелись по морю, но когда мы все же подошли к Красноводску, нас поставили на рейд, а это значит, что пристань для нас была недосягаема. На рейде в описываемых выше условиях мы простояли несколько дней, и некоторые, в том числе, конечно, я начали купаться в море, прыгая прямо с борта баржи в замечательную горько-соленную каспийскую воду. Удовольствие от такого купания, после сухого прожаривания на раскаленной сковородке — барже, даже в обмундировании, было огромным. Однажды, купаясь, я столкнулся в воде с большим тюком натурального листового каучука — это было богатство, но что можно было с ним сделать в наших условиях?
Наконец-то нас подводят к пристани и пока, до начала выгрузки имущества, разрешают спуститься на берег, что мы с радостью делаем. И. только не подумайте, что пишу сценарий для кино: первые, кого мы встречаем, а правильнее сказать, кто нас встречает — это мама и Инна! Да, они тоже прибыли в Баку, несколько позже нас, тоже побывали у Соколовских, от которых узнали, что я поступил в училище, и помчались туда. Но в училище им сказали, что героический военмор не состоялся. Удалось им узнать, с помощью какого плавсредства мы переплываем Каспий. Их госпиталь погрузили на нормальный пассажирский пароход, на котором они без всякой задержки прибыли в Красноводск раньше нас — ну вот и все. Не знаю почему, но на этот раз мамино начальство отпустило маму очень легко. Это было в самом начале сентября.
Почему-то Красноводск не сохранился в моей памяти, несмотря на то, что мне пришлось побывать в нем еще раз — ровно через три года. Помню только мелкую соленую очень вкусную рыбу, кажется, называемую “тилькой” — и все. Погрузились опять в товарные вагоны и тронулись в путь дальше — на восток. Проехали мы не очень много и остановились на станции Милютинская (сейчас я даже не помню, находится эта станция до или после Ашхабада). Выгрузились только люди — госпиталь развертываться не стал - это еще не было назначение. Жили мы в помещении школы, в больших классах, и ждали.
В это время на меня нашла волна какого-то фантастического социального творчества. Сказать наивного — это значит, ничего не сказать. Вроде я был не такой уж маленький и не такой глупый, но мне показалось, что я нашел уникальное средство против всех людских неприятностей, даже против войн. Я был увлечен этой идеей настолько, что начал делать какие-то записи, рисовал чертежи, ни о чем другом не думал, ну настолько ”дерябнулся”, что был уверен — узнай об этой идее Гитлер, и он тут же остановил бы войну. Естественно, вы ждете, что я расскажу что-то интересное, пусть наивное, спорное, но все же что-то. Но, нет, даже этого не было. Судите сами. Я мысленно, а потом в неумелых чертежах, создал дом, в котором должна жить каждая семья. Почти год, прожитый практически на колесах, в условиях, которые никак не назовешь комфортными, особенно обострил понимание важности для человека жить нормально. Поэтому я наделил дом всеми тогда мне известными удобствами, очень важным было, по моему мнению, даже расположение комнат, этажность и т. п. Я физически ощущал, что человек, живя в таких условиях, не захочет делать гадости другим людям, а тем более воевать. Внутреннее мое состояние было необычайно приподнятым, несмотря на то, что именно в это время я жестоко страдал от фурункулеза. Я был уверен, что мне известно то, что никому неизвестно. Что это было? Просто сдвиг, необычное вдохновение, или все же реакция на длительное пребывание на колесах? Но ощущение было очень яркое, и я его запомнил.
