- В последнюю секунду перед взрывом немецкие автоматчики застрелили его. Застрелили и сами взлетели на воздух. Холодов был засыпан, как в могиле, вздыбленной взрывом землей. Его нашли по торчащему штыку. Возвращаясь через полтора месяца, увидели торчащий из земли штык от винтовки и нашли внизу Холодова. Похоронили его в Беслане. Когда отступали, пути растаскивали "червяками", рвали стрелки, рвали столбы толом. Пассажирских помещений на станциях не портили. Сейчас восстанавливаем дорогу с помощью захваченных в Прохладной немецких материалов и приспособлений... В халупу, где мы заночевали, принесли раненого летчика. Сразу набились люди. Летчик лежит без сознания. За ним приехали чтобы везти в госпиталь. Старший из приехавших, капитан тоже летчик, говорит набившимся в хату женщинам, жалеющим раненого:
- Мы люди войны, мы для этого учились и готовились. - Словно хочет им объяснить, что ничего такого особенного не произошло, что такое происходит у них каждый день...
До фронта мы с Халипом добрались за несколько дней перед освобождением Кропоткина. Пробыли эти дни в одной из наступавших дивизий, но, как освобождали Кропоткин, не видели, оказались в стороне от него.
Никаких записей в блокнотах об этих днях я так и не нашел: ни фамилий людей, ни номеров частей. Допускаю, что просто-напросто пропал один из моих кавказских блокнотов. Видимо, там, где мы были, ничего особенного не происходило, да и мы сами ни в какие переделки не попадали. Иначе бы что-то запомнилось, если уж говорить начистоту, то воспоминание о пережитой тобой лично опасности обычно застревают в памяти, даже когда забывается многое другое.
В один из этих дней мы вошли вместе с войсками в лежавшую почти на границе со Ставропольем большую кубанскую станицу Гулькевичи. Помнится, первый раз заночевали там в день ее освобождения, а потом, уже во время боев под Краснодаром и за Краснодар, еще несколько раз приезжали и жили в этой станице. Когда войска пошли дальше, в ней разместились штабные учреждения Северо-Кавказского фронта, в том числе узел связи, поблизости от которого, как всегда, лепились корреспонденты. Отсюда уезжали на передовую, сюда возвращались, чтобы передать в Москву материал.
Квартировали мы, когда приезжали в Гулькевичи, на Школьной улице, в доме у Марии Ивановны Новиковой, пожилой женщины, У которой многие из ее близких были на фронте, и она относилась к нам, сравнительно еще молодым людям, истинно по-матерински, с молчаливой самоотверженной заботливостью. Я не раз за войну вспоминал эту прекрасную женщину. В одном из блокнотов остались строчки, которыми должно было начаться стихотворение:
Нет, я не забуду вас, Марья Ивановна,
Солдатская мать из деревни Гулькевичи...
Нахлынули другие события, стихотворение так и осталось недописанным, но спустя два года, зимой сорок пятого, когда уже далеко на чужой земле думали о близкой победе, я написал восемь строчек, в которых был отзвук той зимы сорок третьего той женщины, той материнской заботы:
Не той, что из сказок, не той, что с пеленок,
Не той, что была по учебникам пройдена,
А той, что пылала в глазах воспаленных,
А той, что рыдала, запомнил я Родину.
И вижу ее накануне победы
Но каменной, бронзовой, славой увенчанной,
А очи проплакавшей, идя сквозь беды,
Все снесшей, все вынесшей русскою женщиной.
Когда я писал эти стихи, я вспоминал старую женщину из Гулькевичей. Ее имени нет в стихах, потому что адрес их оказался шире, но вспоминал я именно ее.
Бывая в Гулькевичах, я несколько раз по вечерам заходил в осиротевшие дома, из которых угнали на работу в Германию шестнадцати-семнадцатилетних подростков, сыновей и дочерей. В последнее время оккупации, когда немецкий железный порядок начал давать трещины, некоторые возвращались, прыгали с поездов на ходу и, добравшись до дома, рассказывали, как все это было. Но большинство не вернулось, и никто не знал, когда они вернутся и вернутся ли.
После нескольких тяжелых ночных разговоров в разных домах станицы я послал в "Красную звезду" корреспонденцию "Гулькевичи - Берлин", которой в редакции дали другой заголовок - "Поезда рабов".
Во фронтовых блокнотах сохранились некоторые связанные с этой мрачной темой записи, сделанные чаще всего со слов свидетелей.
...Продолговатый лист бумаги; наверху черный германский орел, внизу подпись: "Главнокомандующий германскими войсками на Кавказе". Заголовок "Германия зовет тебя!" с черным большим восклицательным знаком. Текст: "Ты живешь в стране, где фабрики и заводы разрушены, а население пребывает в страшной нищете. Поехав на работу в Германию, ты сможешь изучить прекрасную страну немцев, познакомиться с просторными предприятиями, чистыми мастерскими и работой домашней хозяйки в ее уютном жилище. Отход первого транспорта последует в ближайшем времени, о нем будет своевременно объявлено. Будь готов к поездке. Возьми с собой ложку, нож, вилку..."
...Наша подпольная рукописная листовка. На одной стороне крупно "МОЛИТВА" и просьба: "Если ты верующий - перепиши". А на обратной стороне мелким почерком сталинградская сводка.
...При вербовке немцы говорили: "Если ваша молодежь будет нас в Германии работать, будем больше посылать товаров в вашу разрушенную страну".
...Конторщик связался с немцами. Набрал ящики пасты, зубных щеток, перламутровых пуговиц. Когда немцы убегали, застегивал чемоданы - аж плясал на них, злился: застегнуть никак не мог, до истерики дошел.
...Инвалид Кузьма Осипович Пантелеев, бывший партизан гражданской войны, раненный на этой. Остался лежать, не мог уйти. Потом работал при немцах санитаром в больнице под чужой фамилией. Немцы его искали по станице, а им сказали, что он уже повешен в Кропоткине. Когда немцы перед уходом заминировали больницу, хотели взорвать, он перерубил провод топором.
...Женщина пришла пешком из Калмыкии, плакала, говорила: "Сталинград весь взяли, а наших бойцов - их и нету, одни пилотки по Волге плывут".
...Корова дает - не дает молока, пусть хоть телится, а девяносто два литра немцам подай, хоть детей не пои!
...Когда брата забрали - угонять в Германию, ничего не могли собрать ему в дорогу, ушел безо всего. Утром видала эшелон из девяти вагонов, у каждого три вооруженных немца. Брат выскочил на подножку, обнял меня, я расплакалась. Шепнул мне, что в Ростове убежит, но, значит, не убежал, пока нет его...
...Из Гулькевичей ушло на Берлин два поезда. Грузы, цистерны и прицепленные вагоны с угнанными. Один ушел пятого ноября, другой - пятого января.
Немецкая агитация - чтобы ехали на работу в Германию; мотивы агитации у самих немцев и через полицаев: "На Кавказе русские уже не воюют, воюют англичане. Если придут сюда, угонят всех в Африку и в Индию. Не уедете в Германию добровольно, все равно потом будет всеобщая мобилизация. Уедете вашим семьям будет хорошо".
