я вернулся вниз. На моем столе Кэти оставила распечатку переклички. Проведя пальцами по странице, я заметил, что Клэр Маккаскилл проголосовала "за". Я попросил Кэти соединить меня с Клэр по телефону.
"Я думала, вы говорите "нет", если только счет не близок", — сказала я, когда она взяла трубку.
"Черт возьми, господин президент, я тоже так думала", — сказала Клэр. "Но когда пришло время записывать мой голос, и я начала думать о тех детях, которые приходили ко мне в офис…" Ее голос застрял в горле, захлебнувшись эмоциями. "Я просто не могла так поступить с ними. Я не могла позволить им думать, что мне все равно. В любом случае, — продолжила она, взяв себя в руки, — похоже, вам придется помочь мне собрать кучу денег, чтобы я смогла отбить рекламу республиканцев, называющих меня мягкой в отношении иммиграции".
Я обещал Клэр, что сделаю это. Даже если не будет церемонии подписания законопроекта, на которой она могла бы присутствовать, и не будет аудитории, которая аплодировала бы ей стоя, я верила, что спокойное проявление совести моей подруги, не меньшее, чем у Майка Маллена, — это еще один шаг к лучшей стране.
Неудача с принятием закона DREAM стала для нас горькой пилюлей. Тем не менее, все мы в Белом доме с удовлетворением отметили тот факт, что нам удалось провести самую значительную в современной истории промежуточную сессию. За шесть недель Палата представителей и Сенат вместе провели замечательные сорок восемь дней на сессии и приняли девяносто девять законов — более четверти от общего количества законов, принятых Конгрессом 111-го созыва за два года. Более того, общественность, похоже, заметила всплеск производительности Конгресса. Axe сообщил о росте доверия потребителей и моих рейтингов одобрения — не потому, что изменилось мое послание или политика, а потому, что Вашингтон сделал кучу дел. Казалось, что в течение полутора месяцев демократия снова стала нормальной, с обычными "плюс-минус" между партиями, толканием и тягой групп интересов, смешанным благословением компромисса. Чего еще мы могли бы достичь, задавался я вопросом, и насколько дальше продвинулось бы восстановление экономики, если бы такая атмосфера царила с самого начала моего срока?
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
НА ВЫСОКОЙ ПРОВОЛОКЕ
Если бы в конце 2010 года кто-нибудь спросил меня, где, скорее всего, произойдет следующий крупный кризис на Ближнем Востоке, я мог бы предложить ему богатое меню возможностей. Конечно, был Ирак, где, несмотря на прогресс, часто казалось, что возвращение к хаосу — это всего лишь взрыв на рынке или нападение боевиков. Международные санкции, которые мы ввели против Ирана в ответ на его ядерную программу, начали причинять боль, и любое неповиновение или отчаяние со стороны режима могло привести к конфронтации, которая вышла бы из-под контроля. Йемен — один из самых тяжелых регионов мира — стал штаб-квартирой "Аль-Каиды" на Аравийском полуострове, которая сейчас была самым смертоносным и активным звеном террористической сети.
А затем были несколько сотен миль извилистой, спорной границы, отделявшей Израиль от палестинских территорий Западного берега и сектора Газа.
Моя была едва ли не первой американской администрацией, потерявшей сон из-за этих относительно тонких кусочков недвижимости. Конфликт между арабами и евреями был открытой болью региона на протяжении почти столетия, начиная с Декларации Бальфура 1917 года, в которой британцы, оккупировавшие тогда Палестину, обязались создать "национальный дом для еврейского народа" в регионе, в подавляющем большинстве населенном арабами. В течение следующих двадцати с лишним лет сионистские лидеры мобилизовали всплеск еврейской миграции в Палестину и организовали высококвалифицированные вооруженные силы для защиты своих поселений. В 1947 году, после окончания Второй мировой войны и в тени невыразимых преступлений Холокоста, Организация Объединенных Наций утвердила план раздела, предусматривающий создание двух суверенных государств, одного еврейского, другого арабского, с Иерусалимом — городом, считающимся святым как для мусульман, так и для христиан и евреев, — который будет управляться международным органом. Сионистские лидеры приняли этот план, но арабские палестинцы, а также окружающие арабские страны, которые также только что освободились от колониального господства, решительно возражали против него. Когда Британия ушла, между двумя сторонами быстро началась война. И когда в 1948 году еврейские ополченцы одержали победу, официально родилось государство Израиль.
Для еврейского народа это была исполненная мечта — собственное государство на исторической родине после столетий изгнания, религиозных преследований и недавних ужасов Холокоста. Но для примерно семисот тысяч арабских палестинцев, которые оказались без гражданства и были изгнаны со своих земель, те же события стали частью того, что стало известно как Накба, или "Катастрофа". В течение следующих трех десятилетий Израиль вступил в череду конфликтов со своими арабскими соседями — наиболее значительным из них стала Шестидневная война 1967 года, в которой значительно превосходящие по численности израильские военные разгромили объединенные армии Египта, Иордании и Сирии. В ходе этого процесса Израиль захватил контроль над Западным берегом реки Иордан и Восточным Иерусалимом, сектор Газа и Синайский полуостров — у Египта, а Голанские высоты — у Сирии. Память об этих потерях и унижении, которое за ними последовало, стала определяющим аспектом арабского национализма, а поддержка палестинского дела — центральным принципом арабской внешней политики.
Тем временем палестинцы, проживающие на оккупированных территориях, в основном в лагерях беженцев, оказались под властью Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ), их передвижение и экономическая деятельность были сильно ограничены, что вызвало призывы к вооруженному сопротивлению и привело к возникновению Организации освобождения Палестины (ООП). Арабские политики регулярно осуждали Израиль, часто в явно антисемитских выражениях, а большинство правительств в регионе приняли председателя ООП Ясира Арафата как борца за свободу — даже когда его организация и ее филиалы совершали все более кровавые террористические атаки против безоружных гражданских лиц.
Соединенные Штаты не были сторонним наблюдателем во всем этом. Американские евреи поколениями страдали от дискриминации в своей собственной стране, но они и другие евреи, эмигрировавшие с Запада в Израиль, по-прежнему имели общий язык, обычаи и внешний вид со своими белыми братьями-христианами, и по сравнению с арабами они по-прежнему пользовались гораздо большей симпатией со
