На другой день я поехал к князю Урусову извиниться, что резко говорил с его гостем в его доме, и очень был удивлен услышать от него, что Агапит, уезжая, благодарил хозяина особенно за то, что ему удалось «так хорошо поговорить с Михаилом Владимировичем».
Результатом этого разговора было то, что назначение в епархии малограмотных священников резко приостановилось, и вообще все заметили, что Агапит стал гораздо скромнее.
По открытии Думы вновь возник вопрос о забастовке министров. Перед открытием я поехал к Харитонову[78], государственному контролеру, и тот посоветовал на открытие сессии министров не приглашать, так как они все равно не придут, и это создаст новый повод к недоразумению. Так и сделали. И министерская ложа блистала своей пустотой. Такое положение продолжалось неделю или две. Наконец, правительство поняло невыгодность своего положения и сделало шаг к примирению. Министры решили удовлетвориться извинением одного Маркова. Это дали понять Маркову, и он 1-го ноября в думском заседании в сжатой форме принес свои извинения, которые он читал по записке. Таким образом, инцидент был исчерпан. Дума сохранила свое достоинство, а министры стали еще менее популярны. Эта победа Думы особенно порадовала: перед тем ходили слухи, что правительство хочет Думу разогнать, и, так как об этом много писалось в «Гражданине», можно было думать, что это состоится. Незадолго перед тем Коковцов вернулся из-за границы, где он очень самоуверенно заявил французскому корреспонденту, что «в России за сто верст от столицы и за тридцать верст от уездных городов никто политикой не занимается». Это с насмешкой подхватили газеты, а, как бы в противовес заявлению Коковцова, на съезде октябристов, который открылся 8 ноября в Петербурге, Гучков в блестящей речи обрисовал внешнее и внутреннее положение политики России. Он говорил о том, что надо одуматься, что Россия накануне второй революции и что положение очень серьезное и правительство неправильной своей политикой ведет Россию к гибели. В сущности речь Гучкова, напечатанная не вполне точно в газетах, была антидинастическая, и октябристам, как лойяльной партии, не следовало бы вставать на тот путь, на который ее толкал Гучков. На съезде была принята следующая резолюция по отношению к думской фракции: «Парламентской фракции союза 17 октября, как его органу, наиболее вооруженному средствами воздействий, надлежит взять на себя неуклонную борьбу с вредным и опасным направлением правительственной политики и с теми явлениями произвола и нарушения закона, от которых ныне так тяжко страдает русская жизнь. В парламентской фракции должны быть использованы в полной мере все законные способы парламентской борьбы, как-то: свобода трибуны, право запросов, отклонение законопроектов и отказ кредитов».
На правительство эта резолюция произвела сильное впечатление до смешного. На другой же день были Думе представлены все материалы, которых нельзя было добиться от разных ведомств в течение года. Подоспело время выборов в президиум. Близкие люди меня уговаривали не итти председателем:
— Все равно царь вас не хочет слушать. В Думе большинства нет, положение шаткое, только бесконечная трепка нервов.
Но, к сожалению, обстоятельства так слагались, что отказаться было нельзя. Другого кандидата даже и не предлагали. Наконец, сочетание политических конъюнктур было таково, что после моей вступительной речи отказ был бы равносилен отказу от намеченной цели — программы и поэтому был бы равносилен сдаче без боя позиций. Инициатор политического курса при открытии Думы уподобился бы капитану, бежавшему со своего корабля. В силу этих соображений я должен был согласиться и был избран огромным большинством, — 272 против 70, лучше всех предыдущих раз. Я сказал речь, которая хотя и была встречена аплодисментами, понравилась меньше прошлогодней, и сам я находил ее слабее и, главное, бесцветнее. Я колебался, надо ли, вообще, говорить речь и повторять ли то, что было сказано в прошлом году. После выборов президиума в партии октябристов начался разлад: правое крыло на первом фракционном заседании под давлением правительства стало оспаривать резолюцию съезда октябристов, даже порицало эту резолюцию. Среднее крыло решило, что оно принимает ее к сведению, а левое требовало принятия к руководству. Левые октябристы под давлением Гучкова устраивали районные совещания, центр не принимал в них участия. Они заявили, что не примыкают к правым октябристам и в то же время не желают слепо подчиняться указаниям Гучкова. Произошел раскол. Я созвал совещание и постарался склеить партию, но это не удалось. Левые вышли из фракции в числе 22 человек. Главные: Сергей Шидловский[79], Хомяков[80], Звегинцев[81], Годнев[82] и др. Было собрано второе совещание на квартире, чтобы спасти положение. Савич[83], Николай Шидловский[84], Алексеенко и я решили создать новую партию под названием «земцев-октябристов». В партии приняли решение отмежеваться от правых октябристов. Когда это узнали в Думе, явилась масса желающих, и скоро в нашей группе было 50 членов, а за время рождественских каникул записалось до 70. Этим счастливым исходом было создано вновь большинство партии, но вместе с тем явилась необходимость стать во главе этой партии энергичному человеку. Бывший председатель фракции в начале раскола не сумел сплотить партию и, когда все разразилось, поспешил уйти. Я стал подумывать о том, чтобы уйти из председателей Думы и стать во главе новой партии.
Аудиенция 22/XII 1913 г. — Спор о покупке дредноутов за границей. — Встреча эскадры адмирала Битти[85]. — Гавань в Ганге.
По возвращении царя из Крыма я послал заявление о желании быть принятым для доклада, и 22 декабря 1913 года был принят царем. Необходимо было указать царю на отсутствие планомерности в действиях правительства: незадолго перед тем в Г. Совете Коковцов защищал один законопроект, в то время как Маклаков дал тайное распоряжение его провалить. Большая часть членов Г. Совета[86] по назначению не явились на заседание, а другая часть голосовала против законопроекта, и к большому удивлению Коковцова, который ничего не подозревал, законопроект этот провалился. Надо было обратить на это внимание государя, и на ближайшем докладе я обратился к нему с такими словами:
— Ваше величество, позвольте вам доложить, что у нас нет правительства.
— Как нет правительства?
— Мы привыкли думать так, что верховная власть в управлении часть своей власти делегирует министрам и членам Гос. Совета по назначению. Последние исполняют волю правительства и отстаивают ее в законодательном учреждении. Так привыкли думать мы, члены нижней палаты. Что же мы видим? В прошлую сессию рассматривался законопроект о допущении польского языка в школах в Привислинских губерниях. Воля вашего императорского величества была, чтобы язык этот был допущен с целью улучшить положение поляков, сравнительно с положением в Австрии, и тем привлечь их симпатию на сторону России.
