Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

а еще – беззаботность и юмор, которые отличали их от товарищей. Если, конечно, у них были товарищи. «Как же угрюма и замкнута всякая власть» [59] [61], – отмечает Плутарх; в общем, Цезарь и Клеопатра могли доверить своему окружению разве что вилять хвостом или плести интриги. Оба понимали, что, как выразился Цезарь, за успех приходится платить, а то, что возвышает человека над другими людьми, порождает зависть [62]. Эти двое создали эксклюзивный бренд социальной изоляции.

Оба они прежде уже переступали черту в борьбе за власть, оба уже ставили все на красное или черное. Оба могли как без устали работать, так и вдохновенно отдыхать, и редко отделяли одно от другого. Цезарь отвечал на письма и петиции, присутствуя на играх. Клеопатра сама вовлекалась в игры из государственных соображений. Оба были прирожденными актерами, не сомневавшимися ни в собственных способностях, ни в собственном совершенстве. Многого ожидали от Клеопатры, которая любила удивлять, делала широкие жесты и знала себе цену. Цезарь высоко ставил хороший вкус и обожал талант во всех видах. И вот в Александрии у него появляется интересный собеседник, лингвист и переговорщик, обладающий, как и он сам, даром общаться с новыми знакомыми так, словно они старинные друзья. В общем, легко понять, почему он стал проявлять к такому человеку особое внимание. Клеопатра показала ему, как ведут себя цари. Цезаря еще год назад провозгласили диктатором, но он только сейчас почувствовал вкус абсолютной власти. К тому же царица Египта управлялась с делами, к которым ни одна из знакомых ему женщин не прикасалась. Нужно было сильно постараться, чтобы найти в Риме женщину, способную собрать армию, одолжить кому-то флот, контролировать курс национальной валюты. Клеопатра, несмотря на пылкость своей натуры, ничуть не меньше Цезаря была хладнокровным, трезвомыслящим прагматиком. Однако в историю его действия вошли как стратегия, а ее – как манипуляция. Оба они закалились в войнах, в которых выигрывали не мощности, а личности. Сталкивались с похожими трудностями, с похожими людьми. Цезаря не любила римская знать, Клеопатру – александрийские греки. Их власть опиралась на простой народ. Амбиции особенно ярко сверкают в присутствии чужих амбиций. Цезарь и Клеопатра сошлись, как двое наследников баснословных состояний, настоящие титаны, которые настолько уверены в собственной значимости, что говорят о себе во множественном числе или пишут о себе в третьем лице.

Во время одного из приемов у Клеопатры Цезарь – из поэмы Лукана – задает вопросы египетскому верховному жрецу. Диктатор предстает перед нами студиозусом, изучающим множество предметов, безгранично любопытным. Его страсть к познанию нового не уступает его амбициозности. Он восхищен историей и культурой Египта, много беседует с александрийскими учеными и философами. И у него остался единственный вопрос. «К истине жаркая страсть, сильней ничего не желает, только бы знать начало реки, сокрытое вечно, этот неведомый край» [60], – умоляет Цезарь. [63]. Если жрец откроет ему, где берет начало Нил, Цезарь прекратит гражданскую войну. Эта горячность понятна: немногие загадки античного мира так интриговали современников, и вопрос «где исток Нила?» был тогда сродни сегодняшнему «есть ли жизнь на Марсе?». Лукан первым упоминает речную прогулку Цезаря и Клеопатры – через сто десять лет после нее. Он не питал симпатии ни к нему, ни к ней, а просто сочинял стихи. И недаром его называют «отцом желтой журналистики» [64]. Тем не менее писатель работал с источниками, которые сегодня потеряны. Вряд ли он придумал эту прогулку. И вряд ли послевоенный круиз был не таким роскошным, не таким буйным и веселым, как другой – увековеченный Шекспиром и состоявшийся только через пять лет. Однако, похоже, римские историки предпочитали помнить о втором путешествии и напрочь забыть о первом. Они не упоминают также, что Цезарь задержался в Египте по окончании войны [65]. Если бы не их единодушное молчание, Шекспир, возможно, написал бы совсем другую пьесу о Клеопатре.

Вообще прогулки по Нилу были широко распространены. Высоких иностранных гостей традиционно приглашали в круиз, во время которого демонстрировали им величие Египта. Два поколения назад один большой чин приложил немало усилий, чтобы римского сенатора «приняли с максимальной пышностью» [66], осыпали подарками, дали ему лучших сопровождающих, угощали пирожными и жареным мясом, которым он будет кормить священных крокодилов. Километры и километры колосящейся пшеницы производили на гостей сильное впечатление, хотя у римлян от этих видов немного сжимались челюсти. Помимо жгучего любопытства, подобные поездки были и в интересах государства. Каждый новый монарх по традиции начинал свое правление с церемониального путешествия на юг. Для Клеопатры оно свелось к объезду ее собственных владений. В Египте все работали на нее. Почти все ресурсы страны – поля, дичь, деревья, Нил с его крокодилами – всё принадлежало ей. С ее точки зрения, круиз был не столько увеселительной прогулкой или научной экспедицией, сколько государственной необходимостью. Она могла продемонстрировать народу военную мощь Рима, а Риму – удивительное изобилие Египта. Египтяне помогали ей в борьбе против брата, поддерживали, когда она была уязвима. Теперь, рядом с Цезарем, она предстала перед ними непобедимой [67].

Уехать из Александрии на юг означало отправиться из греческого мира в мир египетский, из страны вина в страну пива. Здесь господствовала культура, которую александрийцы считали низшей, здесь поклонялись фараонам и правили жрецы. Здесь божественность Клеопатры не подвергалась сомнению. Этот Египет, даже без александрийского блеска, без агата и красного гранита, монументального олицетворения монументального прошлого, поражал воображение. Как позже написал проехавший тем же маршрутом путешественник: «Я объедался красками, подобно ослу, набивающему себе брюхо овсом» [61] [68]. Клеопатра показывала Цезарю величайший и красивейший оазис в мире, мягкую зелень берегов, черную почву канала, страну пурпурных закатов и аметистовых рассветов. Они не могли пренебречь обязательными пунктами программы: пирамиды вздымались над пальмами и таяли в туманной вышине; в святилище Мемфиса их ждал верховный жрец Египта; над и под землей располагались три тысячи комнат лабиринта из гранита и песчаника; в храме бога-крокодила на озере, где животные по команде открывали пасти, Цезарь с интересом изучал систему шлюзов и дамб, с помощью которой орошались сельскохозяйственные угодья; двадцатиметровые колоссы Мемнона, чудесно белые на фоне бледно-абрикосового песка, были видны за много километров. За ними, у подножия горы, прятались высеченные в скальной породе гробницы Долины царей. А еще южнее, вверх по реке, перед путешественниками вдруг представал прекрасный храм Исиды, построенный при участии отца Клеопатры среди рокочущих нильских порогов на острове Филе [62].

Еще больше поражали бытовые удобства, обустроенные также с местным размахом. Требовалось