Семен задумался: он не знал, что будет тогда.
Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.
-- Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! -- предложил Ванин и, не дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким голосом:
Бьется в тесной печурке огонь...
Остальные дружно подхватили:
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева, понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу: "Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым охотником!" -- "Да, он будет сильным и смелым!.." -- так же тихо отвечал ей старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери -- их убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты овец и лошадей...
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой,
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Песня растревожила солдат.
Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой.
-- Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,-добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму.
Они вышли за село, присели под дубом и долго молча прислушивались к перешептыванию листьев, к заботливому щелканью какой-то пичуги, скрывавшейся в ветвях. С переднего края доносились редкие ружейные хлопки.
-- Расскажи, Аким, как встретили тебя в родном селе? -- попросил Семен.
Аким ссутулился, будто ожидая удара. Он знал, что его спросят об атом.
-- Встретили, как всех встречают, -- уклончиво ответил он и опять задумался. Сеньке это не понравилось.
-- Ну и тихоня же ты, Аким, -- откровенно и серьезно заметил он. -Тебя в детстве, наверное, и друзья-то били как Сидорову козу.
-- В детстве нет, не били... А вот сейчас побил один друг, и побил очень больно...
-- Ты это о ком, Аким? -- насторожился Сенька.
Аким ответил не сразу. Он зачем-то надел очки, которые сейчас ему были не нужны, потом снял их, спрятал в карман.
Мимо разведчиков проскрежетал гусеницами невидимый в темноте танк, очевидно направлявшийся поближе к передовой. Сенька, по профессиональной привычке опытного разведчика, отметил для себя, что это уже пятый танк проходит мимо них за каких-нибудь полчаса.
Дождавшись, когда скрежет удалился, Семен переспросил:
-- Так о ком же ты, Аким?
Аким еще немного помолчал и вдруг начал торопливо рассказывать, словно боясь, что ему помешают.
-- Был у меня, Семен, друг... Я считал его хорошим человеком. Володин. Вместе учились, росли, пионерские галстуки носили...
-- Володин? Постой, постой! Что-то знакомая фамилия... Да это не тот ли, что под Сталинградом у нас пропал?
-- Тот... Вместе кончили десятилетку, друг без друга никуда не ходили. И так до самой войны...
-- Он ведь погиб.
-- Нет, Семен. Это мы думали, что погиб...
-- Так где же он?
-- Дезертировал с фронта...
-- Ну? И где же он теперь?
-- Живет дома... в тылу у немцев... с молодой женой.
-- А ты его видел сам?
-- Видел.
-- И что же?
-- Ничего. Живет...
-- Нет, ты-то чего же... ему?
-- Я? Ничего.
-- И не убил гада такого?
-- Нет, не убил.
Ванин с презрением посмотрел на своего друга.
-- Эх, ты! Размазня!.. Мамкин сынок! А еще солдат!..
Аким молчал, даже не пытаясь оправдываться.
Подул сильный ветер. Откуда-то нагнал тучи. Стало темно. Деревья беспокойно зашумели. Недалеко грянул гром. И вскоре по листьям застучали крупные дождевые капли.
-- Пошли в блиндаж, -- глухо предложил Сенька и, не глядя на товарища, медленно побрел к селу.
Аким сидел на прежнем месте. Дождь мочил его ссутулившуюся спину.
2
Утром в разведроту пришел Вася Пчелинцев. Разведчики сразу узнали маленького солдата, перевозившего их через Донец. Лицо сапера потемнело и осунулось.
Появление Пчелинцева вновь напомнило ребятам об их потере. Все стали серьезными и озабоченными. А Сенька почему-то не мог смотреть в глаза Пчелинцеву.
Он поспешил выйти из блиндажа. Маленький сапер попросил Шахаева:
-- Ра-асскажите мне о по-о-одвиге Якова, только по-о-подробнее. Я ведь во-оенкор. Напишу в газету.
Ему тяжело было говорить. Шахаев заметил это и живо согласился:
-- Это очень хорошо, товарищ Пчелинцев!.. Записывайте.
Они просидели вдвоем больше часа. Пчелинцев хотел знать мельчайшие подробности об Уварове, о его гибели, и Шахаев охотно ему рассказывал.
Исписав целую тетрадь, Пчелинцев ушел к себе в батальон.
С того дня разведчики с особым нетерпением ожидали очередных номеров газеты. Вырывали друг у друга маленькую "дивизионку", надеясь отыскать в ней статью о подвиге Уварова. Но проходил день, другой, третий, а статья не появлялась.
Как-то раз Пинчук встретил на складе АХЧ Лаврентия Ефремова -- шофера редакции. Добрейший Лаврентий, или просто Лавра, как его звала тыловая братия, исполнял в редакции многочисленные обязанности: он был шофером, радистом, поваром и по долгу этой своей последней службы, так же как и Пинчук, поддерживал теснейшую связь с заведующим продскладом Борисом Гуревичем, от которого и ему кое-что перепадало.
Гуревич сидел рядом с Лаврой на бревне и внимательно его слушал. Пинчук подсел к ним. Шофер неторопливо рассказывал о военкоре Василии Пчелинцеве.
Вася Пчелинцев стал писать в газету давно.
Как-то редакция стояла недалеко от саперов. И здесь с ней произошло несчастье: упавшей поблизости бомбой разбило печатную машину. Три дня ее ремонтировали. Три дня "хозяйство Ивана Федорова", как в шутку называли редакцию, не работало, и бойцы не видели в своих окопах "Советского богатыря" -- маленькой газетки, к которой привыкли и которую давно успели полюбить.
