могла навестить Есенина и несколько раз, в следующий раз – с Мотей), что друг Есенина Мотя Ройзман с самого начала был соглядатаем и сексотом, что после разрыва с имажинистами и ухода Есенина Матвею Ройзману, естественно, нечего стало делать в «Стойле» – он возвращается на службу туда, откуда пришел, в ГПУ. И начинает писать не стихи, а прозу о работе чекистов, милиции. Одна книга так и будет названа: «Друзья, рискующие жизнью». В этой области он больше преуспеет.
Газетный переулок, дом 3
Его друзья-чекисты, писатели Лев Кассиль и Лев Шейнин, дадут высокую оценку его чекистской деятельности и его детективному жанру». Вот и верь этим мемуаристам! Значит не зря одна известная писательница сказала, что мемуары, по сути своей, уже лжесвидетельство.
Здание Московского университета на Моховой построено на месте усадеб князей Волконского, Репнина и Барятинского. В правом флигеле главного здания был устроен домовый Храм во имя Святой Мученицы Татьяны. Он пострадал при пожаре 1812 года, и был восстановлен к 1817. При большевиках в Храме поначалу устроили библиотеку с читальным залом, а в 1922 году – студенческий клуб. В 1919 году в одной из аудиторий Университета на Моховой выступал Есенин.
Об этом событии вспоминал Матвей Ройзман, в то время – студент. Он дежурил на вечере с красной повязкой на рукаве: следил за порядком. Выступление Есенина, как всегда, было триумфальным. Его организовал будущий популярный конферансье Михаил Гаркави, тогда еще стройный и молодой. Он проводил все университетские концерты для студентов. Условием своего выступления Сергей Есенин поставил участие в вечере Анатолия Мариенгофа. Условие приняли.
На вечер пришла и харьковская знакомая Анатолия – Фанни Шеришевская. Мотя вызвался проводить девушку в зал, и с удовольствием задержался послушать поэтов. Есенин прочел «Товарища», которого в 1919 году часто исполнял. Ройзман вспоминал: «Студенты оглушительно хлопали в ладоши, топали ногами, орали: «Есенин, еще!» Группа студентов подхватила Сергея Есенина на руки и стала его качать. Есенин предложил им качать и Мариенгофа<…>» Освободившись от разгоряченных поклонников, Есенин попросил Мотю вывести его незаметно. Ройзман проводил поэта к дверям с выходом на Большую Никитскую и уговорил сторожа открыть дверь.
Здание Университета на Моховой
«В эту минуту, – писал Ройзман, – мне и в голову не пришло, что Есенин сыграет роль в моей литературной судьбе<…>»
Возле Университета уже совсем другим увидит Михаил Бабенчиков поэта в 1925 году: «За месяц до смерти Есенина я встретил его у ограды университета (там, где стоит «бронзовый» Ломоносов). Он молча кивнул головой… Я не знал, что он кивает уже не мне, а тому черному человеку, который неотступно преследовал его. Когда Есенин прошел, я обернулся. Он удалялся маячащей, нетвердой походкой, словно бы не он один, а земля шла за ним… Мог ли знать я тогда, что под ношей протекших лет мне так скоро придется гнуть спину, сгребая опавшие листья дружеских воспоминаний».
«Актеры, я заметил, питали к нему особенную нежность. Может быть потому, что он так эффектно «играл» свою жизнь. Играл по старинке, нутром, как играли во времена Мочалова», – это наблюдение сатирика Эмиля Кроткого подтверждает своей дружбой с Есениным типичный представитель богемы, актер Театра Таирова, успешный журналист, писатель, поэт, драматург, режиссер Борис Глубоковский. Несмотря на незаурядность этого человека, среди обилия мемуарной литературы о Сергее Есенине и его окружении, сведения о Глубоковском приходится выуживать буквально по крупицам. Прима Камерного театра Алиса Коонен отзывалась о нем так: «<…>Борис Глубоковский, большой, красивый, с глубоким бархатным басом и внешними данными он напоминал Маяковского». Вадим Шершеневич вспоминал его в «Великолепном очевидце»: «Много свежего внес приехавший откуда-то не то с Украины, не то с Поволжья актер и писатель Борис Глубоковский, весело остривший и мечтавший выпустить автобиографический роман «Сволочь». Даже у Мариенгофа, байки которого всегда изобилуют подробностями, присутствие московского актера Глубоковского на шуточной церемонии избрания Председателем Земного Шара в Харькове Велимира Хлебникова никак не объясняется, словно он материализовался из воздуха: «В заключение, как символ Земного Шара, надеваем ему кольцо, взятое на минутку у четвертого участника вечера – Бориса Глубоковского. Опускается занавес. Глубоковский подходит к Хлебникову: «Велимир, снимай кольцо». Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину. Глубоковский сердится: «Брось дурака ломать, отдавай кольцо!» Есенин надрывается от смеха». С 1918 года Борис Глубоковский являлся активным членом сообщества имажинистов: читал их стихи со сцены, выступал с докладами на диспутах («Плевательница для муз» при поддержке, как говорилось в афише, «тяжелой артиллерией имажинистов»), готовил монографию о художнике Якулове и с особой симпатией относился к Есенину. Общность их взглядов на литературу и русский язык отмечал критик А. Воронский. Удалось узнать, что Борис Матвеевич Глубоковский был сыном Матвея Никаноровича Глубоковского, из Вологодской губернии приехавшего в Москву, основателя журнала «Наука и жизнь».
Отец Бориса скончался от тифа в 1903 году, оставив вдову с пятью детьми. Дядей Бориса был Николай Никанорович Глубоковский, известный богослов, историк, эмигрировавший из России в 1921 году. По всем прижизненным документам Борис – Александрович. Возможно это отчество по отчиму. Известно, что Борис был женат на чудесной, со слов художника В. Комарденкова, девушке Лизе, брак был недолгим: к началу 20-х годов Лиза повторно вышла замуж, хотя фамилию первого мужа оставила (Елизавета Глубоковская). Глубоковский имел комнату, где приютил общего с Есениным знакомого – Марцелла Рабиновича, литератора, некоторые исследователи считают его сотрудником ОГПУ. «Большая заботница» о здоровье Есенина, Бениславская, называет Глубоковского среди вредоносных знакомых поэта: «Этими пиявками, присосавшимися к Есенину были – Ганин, Клюев, Аксельрод, Глубоковский…» Сам Глубоковский, к слову, критиковал «Москву кабацкую» и высказывал опасение, что богема губительно сказывается на таланте поэта. По воспоминаниям Захарова-Мэнского, дружба Бориса и Сергея не всегда была безоблачной. Он описывал эпизод драки между друзьями, порванную рубашку Есенина и раскаянье Глубоковского. Наконец мы подходим к самому освещенному периоду жизни Бориса Глубоковского – его ссылке на Соловки по делу «Ордена русских фашистов», благодаря заключенному Борису Николаевичу Ширяеву, театральному деятелю, автору книги о СЛОНЕ «Неугасимая лампада», многие страницы которой посвящены Глубоковскому. Ширяев пишет: «Глубоковский был столь же беспутен, сколь и талантлив. Беспутен почти в буквальном значении этого слова: поехав, например, с Камерным театром в турне по Европе в начале 20-х годов, он ухитрился «потерять» его в Берлине, а сам оказался в Мадриде, откуда его доставил к месту службы советский полпред». По
