Днем на хуторе появились заезжие начальники. "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону",- заорала детвора, увидев их.
Посовещались начальники мимоходом в правлении, раки (местный самогон) выпили и наметом поскакали на большак. К вечеру зажурились люди. А нам и "байдуже" (все равно) – купаемся в речке Уруп. Хорошо!
Увидала своего "жалкого" – быстрей в хату. Матроску надела – и на улицу. Что это по всем лавочкам и завалинкам тетки шепчутся?
А на следующий день никто на работу не вышел – все ловили поросят на сдачу. Дурка, как всегда, первая.
Вообще-то ее звали Шурка, но после одного случая за ней навсегда закрепилось имя Дурка. Но об этом позже. Так вот, Дурка растопырила руки – и ну ловить своего шестимесячника. Поросенка и пасти-то трудно, а поймать… Он то прыгает, визжит, а то, хитрец, подлез под вагончик и ну носом толкаться в дно. Прыгнет
– ткнется; отдохнет, визгнет – и опять сначала. Он будто увлекал
Дурку в игру: дескать, не лови меня, лучше посмотри, как я пятачком до вагончика достаю.
Отец наш без одной ноги, стоит, опершись на костыли, и вздыхает:
– Куда его уничтожать?.. Он еще маленький. Вырос бы к зиме…
Куда там! Наказ есть наказ.
По всем дворам суета, все норовят поймать своего порося – и в сетку.
"А то еще и за рогатый скот примутся",- ворчат женщины.
Мама была председателем правления. Вернулась из Краснодара, а тут такое.
– Кто распорядился? – спросила она.
– Из района прискакали,- сообщила Дурка.
– Кто такие?
– Бэба Григорий, Кузьма Хуецкий и Хыдыный Тимоха.
Крыть нечем. Кому-то помощь понадобилась. Значит, поможем.
А вечером мы сидим с мамой на берегу Азовского моря, буксирчик ждем, чтоб утром в Ейске на базаре я тюльку продала.
Солнце село, пивнушка в три стола опустела. Мама улыбнулась и показала на соседний столик. Матрос, шатаясь, сел к нам спиной и уронил голову на кулак. Подсела женщина, вытянув к нему шею, что есть силы стала убеждать его, говорить о каком-то флигельке, где можно будет устроиться жить.
– Я буду вспоминать тебя в море,- отвечал он на все, что бы она ни говорила.
Женщина напрягалась, еще и еще страстно сулила своему собеседнику какие-то перспективы.
– Я буду вспоминать тебя в море…
– Смотри, смотри! – Мама положила мне руку на плечо.
Из-за кустов показался красавец казак Еремей. Фуражка в руке, голова опущена, на ней катаются кольца черных кудрей. Кончик шашки скребет береговые ракушки, он не пьяный, просто печальный.
– Ерема,- шепчет мама.- Свою подружку ищет.
Тут и она, Дурка, появляется из-за кустов. Села за свернутый канат. Ерема опустился на освободившееся место напротив матроса.
Тот, не заметив смену собеседника, сказал погромче:
– Я буду вспоминать тебя в море.
Едва сдерживая хохот, мы пошли к буксиру. Устроившись возле чьих-то коленей, я проводила взглядом любимую фигурку своей мамы. И, глядя на воду, вспомнила вчерашнюю перепалку в правлении между Еремеем и Дуркой.
Атаман негромко постучал по столу и призвал утихомириться.
– Цыть, дамочка! Еремей, гутарь дальше!
– Ну, пошли мы на обрыв отдохнуть. Сели культурно. "Ера, мине холодно",- заявляет. Я снимаю китель, собрался накинуть ей на плечи. А она как с цепи сорвалась! Ка-ак схватит за грешное тело, я чуть не крикнул… Ну, не стерпел и врезал ей по первое число…
Дурка все это время придерживала марлю на правой щеке, а тут забыла – с синим подглазником и вздутой щекой кинулась в наступление.
– Ось, послухай, батько! Послухайте, люди добрые! Усе пошли на кладбище. Мы тоже с Еремеем. Бес попутал – хлеба забыла взять.
Все взяла – и закуску, и раки взяла. Сами знаете – поминальная.
Ну, он и пошел до соседней могилы хлеба взять. А там эти блидя сыру купили, стали его угощать. (Сыр, замечу, в те времена был редким лакомством.) Жду-пожду… Уже и рюмочку выпила – сердце чуть не лопается, а его чуб все ветерком колышет и колышет.
Уселся – и ни с места! Я и дернула с кладбища, аж тырса загорелась. В сарае поплакала, потом заснула как убитая. Тут он и является. Позвал на обрыв для примирения… Ну, там я не сдержалась, истинный Бог…
Дружный смех.
Атаман достал кисет, скрутил цигарку. Встал.
– Цыть! Не затем я вас позвал. Поважнее есть дело.
Все затихли.
– Так, Мешкова, назначаю тебя в гурт на Москву,- обратился он к
Дурке.- Поедешь с делегатами района на получение грамоты нашему колхозу от товарища Калинина. А когда – скажу.
И вот как-то ранним утром атаман стукнул Дурке в окошко.
– Ты одна?
– Одна! С кем же, батько?
– Бери документы – и в правление.
– Якие документы? У меня нема. Паспорт у колхози.
– Метрики, свидетельство о смерти мужика.
Он ушел, а она быстренько сполоснулась, причесалась в момент – и уже на табуретке перед ним в правлении. Тут же и председатель, и парторг.
– Юбка черная есть?
– Есть.
– А кофточка белая?
– Есть, батько, прошвой вышитая.
– Шаль хорошая есть?
– Трошки потертая.
– Жинка моя принесет хорошую.
– Благодарствую.
– Завтра верхи (верхом) двинемся. Коня смирного дам тебе – и в район.
Дурка струхнула от незнания ситуации, но сработало "как все, так и я".
Так мы и жили: не дослушав как следует задания, кидались выполнять.
Приехали в Москву. Целый день они потели в одном из залов
Кремля, зажатые охраной. Ни сесть, ни встать, ни воды выпить.
Колхозы все шли и шли… Выкликали области, районы, деревни, станицы… Наконец наши услышали: "Мировой Октябрь" Кущевского района". Как на подбор, казаки и казачки пошли по ковровой дорожке. Аплодисменты. Красиво прошли, будто пританцовывая.
Взгляды устремлены на лесенку, по которой будут подниматься.
Стали подходить к сцене. Калинин улыбается, ждет, держа грамоту в руке. Поздоровался за ручку со всеми. Его улыбка была мятая и усталая, а наших распирал восторг. Дурка не просто подала руку
Калинину, а и встряхнула ее как следует. В зале негромкий смешок.
– Идите назад,- шипели незнакомые люди.- Возвращайтесь…
Ну, наши с достоинством пошли к лесенке, чтоб спуститься со сцены.
И тут произошел исторический казус, о котором долго потом вспоминали в селе. Дурка подождала, пока все спустятся, и твердой походкой вернулась к центру сцены, минуя Калинина. Все изумленно замерли. А она подняла правую руку и крикнула:
– Товарищи делегаты! От имени нашего колхоза про-си-мо нас обложить хоть каким-нибудь налогом!
Тут она низко поклонилась с особым казачьим шиком: выставила ладонь и дотронулась ею до пола. Выпрямилась, поаплодировала залу и гордо пошла к лестнице. Раздалось несколько неуверенных хлопков. Никто не знал, как реагировать на эту незапланированную выходку. А Дурку окружили "вежливые", взяли под руки и проводили в комнату, где молча пили чай с баранками растерянные станичники.
