Кроме того, качество пищи в смысле ее питательности, было невысоким. Хлеб выпекался с примесью всякого рода суррогатов и часто напоминал какое то черное, невыпеченное тесто, от которого начинались желудочные заболевания. Супы представляли собою обезжиренную водянистую похлебку, а питательная пища попадала в таких незначительных количествах, что о ней вообще говорить не приходилось. В результате, мы, офицеры, были почти всегда голодными. Те из нас, которые завели тесные отношения с местным населением, кое как, понемногу, доставали дополнительные продукты, но остальные чувствовали себя довольно скверно.
В городе был и свободный рынок, на котором имели право продавать свои продукты окрестные колхозники. Но, что там были за цены! Так, например, молоко, стоившее до войны на рынке — 2 рубля литр, поднялось до 100 рублей за один литр. Мясо, вместо 15 рублей, стоило 150–170 рублей за килограмм. И все в таком роде. Что могли мы купить на рынке, получая, в среднем, 600 рублей жалованья в месяц?
Многим из нас надо было искать каких то дополнительных ресурсов в смысле питания. Догадливые старшины рот, видя наше положение, умудрялись многим из нас приносить дополнительный котелок супа с красноармейской кухни. Но, во первых, это было слишком унизительно, а, во вторых, могло носить лишь случайный характер.
Выход, правда, крайне необычный, был найден. Наш городок лежал на основной сибирской магистрали. Через него проходил скорый поезд Москва — Владивосток. К приходу поезда, для пассажиров, едущих много дней по сибирской магистрали, открывали станционный буфет. В нем, без карточек, по недорогой цене, давался какой-нибудь суп, каша, макароны или что-нибудь подобное, с небольшим кусочком хлеба.
Когда приходил поезд, то всегда закрытые двери буфета распахивались и пассажиры толпой входили в зал, где на столах уже стояли глиняные миски с пищей и лежали деревянные ложки. Скорый поезд стоял десять минут, поэтому какие либо проверки пришедших людей были невозможны. Поезд, шедший из Владивостока в Москву, проходил в начале двенадцатого часа ночи. Некоторые из наших офицеров, будучи в это время на вокзале, убедились, в том, что очень легко было, вместе с пассажирами, войти в буфет и использовать его в смысле получения пищи. Об этом многие из нас скоро узнали. Мы стали часто приходить к поезду и проникать в буфет. Смешавшись с толпой — входили, садились за столы и съедали по несколько порций. Когда поезд уходил и пассажиры исчезали, мы еще оставались там, сидя и беседуя, и нам охотно предлагали, оставшуюся на кухне пищу.
Это путешествие на вокзал, которые мы проделывали почти каждый вечер, после отбоя ко сну, носило у нас шутливое название — «бомбежка вокзала». «Бомбежки» длились почти всю зиму. Постепенно, «бомбить» вокзал стало ходить довольно много народа. Мы перезнакомились со многими служащими вокзала и стали своими людьми.
Но, кто то, наконец, донес комиссару полка о наших путешествиях. Однажды, когда пять или шесть офицеров мирно доедали «энную» порцию макарон, в помещение буфета вошел комиссар.
Оглядев всех присутствовавших, он молча вышел….. На другой день было объяснение. Собрав нас всех, он елейным голосом долго читал нам проповедь о поведении офицеров.
— Ведь поймите же, — говорил он — что гражданское население будет думать, что вы голодные и, что вас в армии плохо кормят!
— Но мы, действительно, всегда голодны, товарищ комиссар— заметил один из нас.
— Ну, что вы мне говорите, ведь паек вполне достаточен. Я тоже ем вместе с вами.
Да, он обедал вместе с нами в одной столовой, но получал еще кое что, чего мы не получали. Особенно же пререкаться с нами он не мог. Дело было обоюдоострое. Во первых, мы были на вокзале после отбоя ко сну и, следовательно, в казармах, как живущие на частных квартирах, не должны были быть. Во вторых, никто нам не мог запретить пойти на вокзал. А в третьих, кражи продуктов в полку стали общеизвестны. Поэтому, поднимать шум на эту тему, едва ли было целесообразно.
Режим, созданный в части, создавал естественное сопротивление со стороны красноармейцев. Многолетний страх перед режимом исключал возможность какого либо открытого сопротивления. Не было никакой организованности, но, почти каждый, инстинктивно, пассивно сопротивлялся всему происходящему.
На занятиях делали все неохотно и, по возможности, старались подремать или заняться чем-нибудь другим. К офицерству относились без особого уважения. Тех офицеров, которые старались выслужиться и чересчур ревностно и пунктуально выполняли приказания начальства, не любили и подчас — ненавидели. В нашем полку было много офицеров запаса — людей уже солидного возраста, имеющих значительный жизненный опыт. Большинство из них были представители квалифицированной интеллигенции. Среди них был один доцент Томского университета, несколько инженеров, учителя, лесничие и т. п. Все они терпеть не могли военную службу, тяготились ею и, особенно стараться не собирались. К красноармейцам относились по человечески и те их очень любили.
Но, наряду с этими людьми, были и другие. Это — в подавляющем большинстве случаев, — молодые мальчишки, только что выпущенные из военных школ. Часть из них всерьез решила сделать военную карьеру, вообразив себя «настоящими» офицерами. Эти вели себя иначе. Половина молодежи тоже вела себя, примерно, как и мы, ориентируясь на более солидную публику. Но другая часть, закусив удила, кинулась делать карьеру. Они придирались к солдатам, накладывали взыскания, дергали и не давали покоя людям, выслуживаясь перед начальством. Но, чем энергичнее они действовали в этом направлении, тем больше и больше теряли авторитет, делаясь предметом насмешек и ненависти со стороны солдат.
——
Помощником командира пятой роты был молодой лейтенант, выпущенный недавно из какого то военного училища. Ему было не более двадцати лет. Он относился к категории лиц, чересчур серьезно относившихся к своему делу. Кончилось это, однако, довольно плачевно. Однажды вечером, он, обнаружив какой то непорядок в казарме, вместо того, чтобы приказать дневальному убрать, поймал первого попавшегося солдата, выполнявшего какие то другие поручения приказал ему произвести эту работу. Торопившийся красноармеец, кстати сказать, очень неглупый юноша, ответил, что выполняет уже отданное ему приказание, а обязанности по уборке помещения возложены на дневального и, если угодно товарищу лейтенанту, — он его мигом найдет.
Но «товарищ лейтенант», будучи совершенно неправым, ибо он, действительно, должен был обратиться к дневальному, оказался слишком задетым тем, что какой то красноармеец посмел его поучать. Придя в ярость от этого, он приказал красноармейцу — «смирно» и стал ему командовать — «крутом», «шагом марш«, «кругом» и т. д.
