— Снова инженео Шухов?
— Да.
— Удивительно! — пробормотал Витте. — Хотел бы его увидеть. Он здесь, в Нижнем?
— С зимы еще. Принимал участие в монтаже сооружений.
— Разыщите и передайте ему, что завтра, в четыре часа, я принимаю группу промышленников, хотел бы и его видеть у себя.
Рано утром в «Большую Нижегородскую» — гостиницу, где жили Шухов и Бари, — явился посланец из канцелярии министра. Он вошел в роскошный — с лепными карнизами и нимфами на потолке — номер Бари, не присаживаясь ни в одно из обитых бархатом и плюшем кресел, передал приглашение и отбыл. Взволнованный, довольный, возбужденный, Бари вошел к Шухову.
— Владимир Григорьевич, удача! Редкостная! Вчера осматривал выставку Витте, обратил внимание на ваши работы. Мы приглашены к нему.
— И что вы ответили? — Шухов сидел за столом; слева от него стояла керосиновая лампа; справа лежал толстый том математических таблиц; перед ним — наполовину исписанный цифрами лист бумаги. Он не менял своих привычек, а работы было достаточно. Уже многие промышленники, приехавшие на выставку, прямо здесь же давали заказы на котлы или резервуары, и нужно было все рассчитать, чтобы в Москве уже могли делать проект.
— Как что? — изумился Бари. — Поблагодарил за честь и сказал: будем непременно.
— А нельзя ли сделать так, чтобы мне не ездить туда?
У Бари перехватило дыхание. Несколько мгновений он молча разглядывал Шухова.
— Владимир Григорьевич, это что, каприз?
— Помилуйте, вы меня знаете уж скоро двадцать лет! Произвел ли я за эти годы хоть раз впечатление человека капризного?
— Нет, и тем сильнее теперь мое удивление.
— Да очень все просто, — сказал Шухов. — Что может мне сказать министр? Похвалить? Я знаю сам, чего стоят мои работы. Предложить переход на государственную службу? Я не чиновник по складу своему, бюрократию не люблю. Что же еще? И мне сказать ему нечего. Мне лично от него ничего не нужно, а о том, чтобы изменить жизнь миллионов людей, которые тяжело работают и плохо и бедно живут, ни министр, ни сам царь не задумываются.
— Владимир Григорьевич! — Бари прижал к груди руки. — Я знаю, что всем своим процветанием контора моя обязана вам, знаю, что называют ее конторой для эксплуатации изобретений инженера Шухова. Я никогда не забываю об этом и готов сколь угодно считаться с вами, но в данном случае это невозможно. О том, чтобы быть представленным министру финансов, мечтают крупнейшие промышленники — и неужели наше скромное сравнительно предприятие пренебрежет случаем? Да мало ли какие варианты возникнут в беседе с министром!
— Хорошо, я поеду, — вздохнул Шухов,
И вот они стоят друг против друга — высокий, сухощавый, с властным, холодным лицом министр и плотный, с рыжеватой бородкой, с вдумчивым, доброжелательным взглядом инженер. Они почти одного возраста — министр всего на четыре года старше, — и обоим нет еще пятидесяти.
— Я высоко ценю ваши заслуги на поприще отечественной промышленности, — произносит министр. Он смягчает шипящие звуки, как это делают жители юга России. Он вырос на юге.
— Благодарю вас, — сдержанно отвечает Шухов.
Министр молчит. Огромный опыт, умение распознавать людей с первого взгляда подсказывают Витте: стоящий перед ним человек не из тех, с кем привык он иметь дело. Двадцать пять лет он на службе; начал мелким чиновником, стал крупным дельцом, потом государственным деятелем, министром. Недавно высочайше пожалован званием статс-секретаря[3]. Какая галерея лиц прошла перед ним за эти годы! Интриганы, карьеристы, просители, прихлебатели, сплетники, идеалисты — и всякие, всякие… Но люди с таким огромным чувством уверенности в себе встречались редко. О чем говорить с человеком, которому от него, всесильного министра, ничего не нужно!
— Я, как глава высочайше утвержденной выставочной комиссии, — произносит Витте, — считаю, что фирма Бари заслуживает золотой медали.
В откинутую назад руку министра был мгновенно вложен наградной лист. «…Награда присуждается за применение новых усовершенствований в конструкции металлических зданий и за широкое развитие, быстрое и хорошее исполнение строительных и котельных работ…»
Приблизившийся Бари благоговейно принял наградной лист.
— Вы получили высшую награду выставки, — продолжал Витте, — право изображать на фирменных документах государственный герб Российской империи. Я полагаю, что этой наградой — первой в России за строительные работы — фирма обязана вашим, господин Шухов, способностям.
— Благодарю вас еще раз. — Шухов отошел в сторону.
Бари остался разговаривать с министром.
Мясницкая улица в Москве тесная, шумная, торговая. На домах множество вывесок: «Антрацит, кокс», «Книжный магазин», «Фотография П, Павлова», «Контора А.И. Дангауера и К0».
У старинной церкви Архидиакона Евпла всегда народ. Напротив дома чаеторговца С. В. Перлова, будто из Китая перенесенного в Москву, — почтамт. За тыльной его стороной — Кривоколенный переулок. Здесь в одном из этажей высокого дома разместилась контора Бари. В большом кабинете работает Владимир Григорьевич Шухов. Два дубовых письменных стола у разных стен друг против друга, на одном телефон. Шкаф с книгами. Просторный диван, кресла (все обшитое темно-зеленой кожей), несколько стульев. На стенах многочисленные фотографии шуховских машин и сооружений. Маленький столик в углу весь уставлен моделями. За кабинетом — зал.
Огромную работу — продумывание, расчет, выполнение чертежей, руководство постройкой на месте — делают совсем немного людей, всего двадцать. В Шухове они видят своего учителя.
Рядовые инженеры обычно знают несколько конструкций; хорошие — множество. Их квалификация заключается в умении выбрать для данного случая нужную. Представить себе математическую модель процесса, происходящего в машине, сооружении, и использовать это при проектировании могут считанные люди. Это талант особого рода, редчайший.
Приехал из Петербурга инженер Галанкин, растерянный вошел в кабинет Шухова. «Владимир Григорьевич, беда! Не могу сдать газгольдер[4]. Самый большой в Петербурге. Комиссия — профессора, два директора завода. Приборы показывают утечку воздуха. Сколько ни проверяли заклепки, швы и затворы, течи нет. И тем не менее… Хоть режьте…»
— А вы учли объем подмостей, — ни на минуту не задумавшись, спросил Шухов, — на которые опирается крышка колокола при посадке газгольдера?
