Все это было чревато всяческими нежелательными пертурбациями, и фиумскую историю поторопились, что называется, спустить на тормозах.
Но дело-то ведь было не только в самом Габриэле Д'Аннунцио. Фиумская авантюра была явным знамением времени. Империалистические круги итальянской буржуазии широко поддержали ее. Повторялась предвоенная история, история с «интервенционистским движением», использованным для давления на парламент и правительство.
Тогда интервенционистам удалось добиться вступления Италии в войну, а ведь подавляющее большинство населения было против такого вступления, причем антивоенные настроения были сильны не только среди пролетариата и крестьянства, но также и в буржуазных кругах.
А теперь, после войны, на арене были все те же прежние интервенционисты — они были преисполнены решимости осуществить свои планы чего бы то ни стоило, пренебрегая парламентом, действуя через голову правительства. Более полувека парламентское государство служило интересам итальянской буржуазии. Теперь империалистические интересы Италии не могут быть обеспечены при наличии существующих форм государственного устройства. Стало быть, надо искать какие-то иные формы.
Так думали наиболее агрессивные группировки итальянской буржуазии.
Наиболее проницательные деятели рабочего класса не проглядели начала этого процесса. Антонио Грамши посвятил особую статью в «Ордине Нуово» (тогда еще еженедельнике) шумной авантюре Д'Аннунцио. Он писал: «Авантюра Д'Аннунцио выявила и политически оформила определенные настроения, широко распространенные и имеющие глубокие корни»[16].
Грамши приходит к выводу о том, что уже сам по себе факт авантюры Д'Аннунцио говорит о слабости парламентского государства, о том, что в рамки этого государства уже не укладывается экономическая и социальная жизнь Италии.
Империалистическая буржуазия, не надеясь на армию и полицию, искала какие-то иные возможности влиять на массы там, где они еще повинуются власть имущим, и подавить, если потребуется, революционное движение этих масс.
Обычными способами, не выходящими за пределы буржуазной законности, этого уже нельзя было добиться. И вот итальянская реакция лихорадочно озирается в поисках новых возможностей идеологической обработки масс и подчинения их.
По-видимому, полагают идеологи реакции, какая бы то ни было демократическая маскировка должна быть отброшена, но можно ли это сделать безнаказанно? Так или иначе, следует найти подходящего человека. Где же он, этот подходящий человек? Где он, этот «муж судьбы»? И что же, «муж судьбы» не замедлил подвернуться.
Это был якобы левый и якобы революционный Бенито Муссолини, бывший социалист и пламенный интервенционист; пламенность его подогревалась и раздувалась иностранными державами, ибо Муссолини брал отовсюду, откуда только мог.
Наиболее проницательные из тогдашних наблюдателей не верили в левизну фашизма, они считали, что это хитрость, рассчитанная на обман народа.
Бенито Муссолини весной 1919 года начал создавать союзы «фашо» («фашо» — это связка прутьев, ликторский пучок), союзы, которые впоследствии были объединены в фашистскую партию.
Первое собрание будущих фашистов состоялось 23 марта 1919 года в особняке на площади Сан-Сеполькро (то есть Гроба господня), № 3, в зале Миланского торгово-промышленного клуба. Оно конечно, было несколько странно, что «революционерам» охотно предоставляют свое помещение правовернейшие миланские коммерсанты. За три дня до этого собрания (20 марта) Бенито Муссолини произнес речь, в которой превозносил рабочих предприятий Франки и Грегорини, начавших 17 марта забастовку.
Начинал Муссолини с демагогии, причем рядился в социалистические одеяния. Но успешно конкурировать с социалистами он тогда еще не мог, а слишком пылкие его фразы, слишком революционные и демократические, вызывали недоверие буржуазии. Буржуазия поначалу относилась к Бенито Муссолини весьма прохладно, она выжидала.
Но Муссолини решил все-таки дать понять, чего стоят он и его друзья.
15 апреля девятнадцатого года в Милане некие таинственные «неизвестные» подожгли редакцию социалистической газеты «Аванти!».
Муссолини до поры до времени не афишировал своей причастности к этому грязному делу. Как-никак он в свое время, в бытность свою социалистом, редактировал эту самую газету. И теперь он жег все, чему поклонялся в самом что ни на есть буквальном смысле.
В какой-то мере это была работа на заказ. Конечно же, Витторио-Эммануэле Орландо, Сидней Соннино, Альдрованди Марескотти и прочие министры и дипломаты не были лично причастны к организации фашистских эксцессов — не они подожгли редакцию «Аванти!». И все-таки Орландо не мог удержаться от соблазна использовать эти события как козырь в своей игре: вот что он говорил на Парижской мирной конференции, пытаясь запугать своих коллег и оппонентов, и Вильсона в особенности, призраком революции, дабы, застращенные, они стали на путь удовлетворения территориальных претензий Италии:
«Если я возвращусь в Италию с неполным миром, могущим вызвать в Италии возмущение, это оказало бы плохую услугу всем. Если я вернусь в Италию с миром Вильсона, в Италии вспыхнет революция. Во время последних демонстраций в Риме и в Милане выступали друг против друга две стороны… сторона большевистская, сторона отрицателей родины против стороны патриотической и фашистской. Эти последние одержали верх. Среди большевиков имелись двое убитых и пятеро раненых. Была разгромлена и сожжена редакция газеты «Аванти!». Патриотическое движение приняло мощные размеры. Если получим худой мир, эти элементы пойдут на революцию и большевики соединятся с ними, так как целью большевиков являются провокации беспорядков и революций, каковы бы ни были побудительные к тому причины, с тем чтобы воспользоваться их последствиями. В этом вы можете быть уверены. Если же Италия будет удовлетворена в своих национальных требованиях, она, разумеется, сохранит спокойствие. Я ручаюсь за это. Но если в Италии будет революция, то ввиду общего положения, царящего в мире, это создаст опасность для всех».
Впрочем, Орландо оказался плохим пророком. Может быть, он и не очень верил в те страхи, которые расписывал, может быть, он с заранее обдуманным намерением клеветал на «ужасных большевиков», пытаясь запугать кого следует жупелом большевизма, — так или иначе, реальные события развивались в дальнейшем совсем не так, как предсказывал Орландо, пытаясь сыграть на нервах своих оппонентов.
Бенито Муссолини не мог сразу же обнажить свою подлинную сущность, он неизбежно должен был рядиться в лоскутья демагогических фраз, присваивать себе лозунги социалистического характера, ибо эти лозунги лучше всего отвечали настроениям послевоенных трудящихся масс, ибо самый воздух в Италии был насыщен электричеством революции.
