Однажды он взял карабин и пошел в тундру, чтобы уже не вернуться. Шел долго. Не надо было помнить дорогу – последний раз шел. Иногда становился – не отдыхать, он тогда совсем не уставал – становился и слушал. Евражка зашуршал по траве, дикий олень бежал, теперь человека увидел, затих… Легко проминались кочки под торбазами, и даже через ивняк, хлеставший по лицу, было идти хорошо. Он повстречал речку и узнал ее по шуму воды. Они с отцом на этой речке ставили сети. Перешел речку, присел и услышал вдруг: кто-то легкий вслед за ним перебежал воду… Собака! Трется о ногу. Он сел и просидел ночь, еще день и ночь. Собака лежала рядом. Он гладил ее, и собака лизала руку. Он сказал: «Тума, друг…» Поднялся, перешел речку и пошел назад в табун. Он помнил, как надо идти от речки к стойбищу, да и собака бежала чуть впереди… В табуне он сказал: «Ходил слушать тундру…»
И жизнь пошла опять своим чередом. Он мог один остаться в табуне и «пасти пять дней, и ни один олешка не пропадал». Теперь у него был хороший помощник. Он сделал длинный поводок, повесил на шею собаки бубенчик и мог ходить уже далеко за дровами, за ягодами. Собака принесла щенят, он выбрал самого крепкого и смышленого, стал его обучать и тоже назвал: Тума – Друг. Не расставались они восемнадцать лет. Иван Рультетегин женился. Пошли дети: один, второй… Едоков полная юрта. «Много всяких работа, надо было работай. Собака всегда помогал».
Тума знал все тропы, по каким хозяин ходил за дровами, за рыбой. Он мог подняться и пойти ночью. Чаще всего за дровами они уходили ночью. Звенел колокольчик, тянулся длинный кожаный повод. Они всегда аккуратно возвращались домой. Иногда далеко ходили.
В беспутицу, когда и олень не идет, и собаки не побегут, Иван Рультетегин брался пешком перенести срочные грузы в поселок с базы на берегу океана. Он выходил утром и к полуночи с двумя «чаевками» на пути возвращался в поселок, бросал с плеч ношу. От поселка до базы – семьдесят пять километров. Я посчитал: он проходил восемь километров за час. «Однако, без собаки не мог».
Одно время он служил в «красной яранге», был погонщиком собачьей упряжки. Ездили по табунам, возили кино и газеты. Во время пурги только на него и надеялись. Он откидывал верх у кухлянки, слушал, разрывал снег, трогал рукою траву и говорил: так надо ехать. «Однако, сильно собака Тума мне помогал…»
Восемнадцать лет служила собака. И пришла старость, стала ошибаться собака. Он понял: Тума слепнет. «Опять была много тоска». Собака совсем ослепла и не могла отыскать даже выход из юрты. Он не пристрелил Туму, как всегда делал, если собака в упряжке не могла уже бегать. Он мелко рубил ей мясо и сам выводил из юрты… Два года назад он схоронил Туму, как человека, за поселком у сопки. «Такой собака больше никогда нету».
Ивану Пиновичу Рультетегину сейчас пятьдесят два года.
* * *Короткую историю жизни я рассказал со слов старшего сына Рультетегина, Тергувье Павла, со слов табунщиков и соседей, которые теперь знают Ивана Пиновича, со слов самого Рультетегина. Я зашел в дом к нему вечером, на другой день после путешествия по реке. Рультетегин с табунами уже не кочует. Летом уходил из поселка вверх по реке к месту Вай-Ваям – к «сенному месту на реке». Ловит рыбу, готовит на зиму юколу. Осень и зиму столярничает в совхозе, вечерами («детей-то много, кормить просят»), вечерами он шьет торбаза, делает табунщикам арканы-чауты, делает трубки и коробочки под табак…
В доме было сильно натоплено. Рультетегин сидел на полу, на сухой потертой оленьей шкуре, и пилил ножовкой бронзовый винт от старого парохода. Кто-то принес находку, зная, что Рультетегин «найдет дело каждой железке».
– Однако, хороший блесна будет. Себе немношко делай, табун немношко. Мясо приносят, надо людям что-нибудь хорошо делай. – Он говорит и продолжает пилить большой винт на пластины. Опилки тоже для чего-то сгребает в тряпочку. Неожиданно тухнет свет, но пилка продолжает работать.
– Иван Пинович, а Павел-то почему дома? Я слышал, он в Петропавловске…
– Однако, так, в институте. Я сам позвал. Сказал: «Павел, один год подожди надо, немношко помогай отцу надо. Сестра кончит учебу – ты опять уезжай в Петропавловск».
– А ты в Петропавловске был?
– Однако, нет…
Две совсем голые маленькие девчурки бегают по избе, визжат, заворачивают в шкуру толстого, как медвежонок, щенка. В углу лежит, наблюдает за этой возней большая собака.
– У вас сколько же ребятишек?
– Однако, семь… Слушай, у тебя пленка имеешь? Ну как сказать… совсем лишний имеешь? Дай Павлу немношко. Пусть учится. Я купил Павлу совсем маленький этот машина, который фотография делай…
Варится в котле на печке оленина. Молчаливая жена хозяина мнет в деревянной чашке ягоды шикши и голубицы, кладет туда рыбу и желтого цвета коренья. Визжат, бегают по избе две чумазые черноволосые девчушки. Схватили у отца из-под рук щепотку опилок, сыпят на щенка сверху и хохочут от удовольствия. А отец пилит бронзовый корабельный винт. Руки большие, мускулистые, в ссадинах. Он время от времени быстро проводит пальцами по тому месту, где пилит. Сосредоточенное напряженное лицо невидящего человека; когда говорит, чуть наклоняет голову в сторону.
– Руки устал немношко. Надо менять работа.
Из кожаного мешка мастер достает тонкую оленью жилку, подносит к лицу, с помощью языка ловко вдевает жилку в иглу. Красноватого цвета шкурка на глазах у меня превращается в детский не то чулок, не то сапожок…
Я не видел, как Рультетегин танцует. Об этом много рассказывали. Никто из молодых не может танцевать так долго и так умело, как Рультетегин. Танцует под бубен около юрты и под музыку на маленькой, с пятачок, сцене сельского клуба. И борец он первый на всю камчатскую тундру. На праздниках никто не может положить его на лопатки…
Утром я видел, как Рультетегин шел по делам. Прямой, росту необычайного, просто я не видел таких высоких людей! Красного цвета кухлянка с черным собачьего меха воротником. Высокая палка в правой руке, ножик на поясе. Через плечо перекинут тонкий кожаный поводок. Поводок тянет вперед молодая собака.
– Знаете, он рукой попробует и скажет: лисий след или собачий, свежий или вчерашний…
Слышно через открытую дверь: отчаянно пищит морзянка, но радист не спешит в домишко, заставленный черными ящиками. Мы глядим, как по сопке наискосок движется человек в красной кухлянке.
– Пошел по делам в тундру…
* * *И два слова еще. Мы, ничем не обделенные, на пиру жизни, частенько хнычем, жалуемся. И в это же время вот сейчас живет Человек в тундре, Иван Пинович Рультетегин.
