В пятницу, 17-го, ко мне зашел Таннери и сообщил, что государству нужно до конца марта по крайней мере 5 миллиардов и еще 5 миллиардов до конца июня.
17 января. Около 5 часов вечера я встретился с Жоржем Бонне и Вильямом Бертраном. Они одобрили мои намерения; или я ухожу в отставку, а им Исполнительный комитет нашей партии позволит остаться в правительстве, или же, если комитет пожелает этого, нас обяжут подать в отставку всем вместе. 88 депутатов, голосовавших против правительства, принесли мне резолюцию, предлагавшую министрам-радикалам уйти из правительства. Я им ответил, что принятие нашего решения не может обосновываться подобными демаршами. Я принял большую группу сенаторов, которые пришли настаивать на том, чтобы я вновь стал председателем партии. Я отказался. После обсуждения было достигнуто общее соглашение о том, что следует попытаться избежать правительственного кризиса до следующего воскресенья, когда соберется Исполнительный комитет, то есть избежать повторения каннского и анжерского событий.
Суббота, 18 января. Я нанес визит Лавалю, чтобы поставить его в известность. Визит вежливости Фландену. Совещание министров-радикалов.
Воскресенье, 19 января. Президент республики оказал мне честь, вновь обратившись ко мне с просьбой предпринять еде одно усилие в отношении моих коллег.
Заседание Исполнительного комитета. Я ожидал его не без опасения. Основываясь на некоторых сведениях, я боялся резкого взрыва, который мог бы в тот же самый день положить начало правительственному кризису. Таково было желание Альбера Бейе, которого я знал как человека прямого и непримиримого. После долгой беседы с ним мне удалось убедить его в том, что нельзя действовать таким образом. Сердце у меня сжалось, когда я входил в переполненный зал отеля «Континенталь». Избрание Даладье председателем партии вызвало сильное волнение; среди собравшихся были большие разногласия. Доклад Жана Зея, сдержанное выступление Бейе несколько успокоили присутствующих. Собрание явно желало единства; мой призыв к сдержанности, который мне столь трудно было произнести, оно восприняло с тронувшей меня благосклонностью. В конечном итоге оно формально осудило внешнюю политику Лаваля; оно потребовало соблюдения партийной дисциплины, но предоставило парламентариям самим претворять свою волю в действия. В ходе моего выступления я имел возможность объяснить яростные нападки печати, и в частности нападки де Кериллиса. «Реакция, – сказал я, – хотела бы нам навязать перемирие только в одном смысле». Не без волнения я распрощался с немногочисленным персоналом дома на улице Валуа.
Понедельник, 20 января. Я съездил на несколько часов в Лион и возвратился во вторник вечером. Теттенже привел «Патриотическую молодежь» на лионский вокзал, чтобы приветствовать Лаваля.
Вторник, 21 января. Меня осыпают угрозами. Очевидно, это продуманный план. В сегодняшнем номере «Либерте» Дезире Ферри обрушился на меня с крайне яростными нападками. Я еще раз убедился, что значит для этих господ правительство «Национального единения»; если соглашаешься на перемирие, надо разделять их фанатизм, их ошибки, их обманы, дезавуируя всю французскую внешнюю политику.
Среда, 22 января. Жорж Бонне, Паганон, Вильям Бертран и я вручили председателю совета министров наше заявление об отставке, составленное в следующих выражениях: «Вам известна резолюция Исполнительного комитета партии радикалов и радикал-социалистов, касающаяся политики правительства, и его желание единогласия министров, принадлежащих к парламентской группе. Руководствуясь чувством верности нашей партии и лояльности по отношению к вам, мы полагаем, что совершаем акт политического прямодушия, заявляя вам о своей отставке. Действительно, нам кажется, что мы более не сможем обеспечить вам необходимое содействие наших друзей и гарантировать вам в палате большинство, необходимое для любых действий правительства, в тот час, когда перед нами встает столько сложных проблем, требующих разрешения. Мы вновь выражаем вам, господин председатель совета министров, нашу благодарность за постоянную благожелательность, которую вы проявляли по отношению к нам в течение этих восьми месяцев сотрудничества. В полном согласии с парламентом мы делали все от нас зависящее для экономического и финансового восстановления и умиротворения». Пьер Лаваль тотчас же вручил президенту республики заявление об отставке всего кабинета.
Желая спросить номер телефона, я приоткрыл на Кэ д'Орсе дверь кабинета, сообщающегося с кабинетом Лаваля, и заметил Дезире Ферри, пришедшего за указаниями. Простой случай дал мне, наконец, решающее доказательство, которого я искал.
Четверг, 23 января.. Десять часов. Елисейский дворец. Президент республики настоятельно предлагал мне разрешить кризис. Я отказался. И в самом деле, я отдавал себе отчет, в какое положение меня поставило участие на протяжении двух лет в правительствах так называемого Национального единения. Правые и центр рассматривали меня, по выражению де Кериллиса, как общественного врага номер один; я не мог и не хотел ожидать чего-либо с этой стороны. Но в то же время я был вынужден отказаться от поста председателя партии радикалов, так как, желая сохранить ее самостоятельность, я опасался комбинаций, в которых она теперь участвует. Я оказался повисшим в воздухе; я решил больше не участвовать ни в какой правительственной деятельности.
Кроме того, я напомнил президенту, что в конце декабря он призвал меня и просил подождать с уходом в отставку до голосования бюджета. Я пошел навстречу этому пожеланию, чего бы это мне ни стоило; тогда же я сообщил ему о своем отрицательном отношении к внешней политике Пьера Лаваля; я сказал ему, что для меня является пыткой оставаться далее в этом правительстве. Однако я в нем остался, поскольку президент заявил мне, что после 15 января он не усмотрел бы никаких препятствий к моему уходу. «Мои претензии, – сказал я, – остаются в силе. Председатель совета министров заключил соглашение с сэром Сэмюэлем Хором, не предупредив свое правительство. Он поставил нас перед свершившимся фактом. Между тем парижский план имел чрезвычайное значение; он привел к расколу в английском правительстве и возмутил мировую общественность. В нем достаточно такого, что может взорвать французский кабинет, если б даже терпение и не дошло еще до крайнего предела». «Это верно, – ответил президент. – В воскресенье, когда встретились оба министра, я успокоился, так как там был англичанин, который должен был отстаивать свою точку зрения». Я намекнул также на кампанию оскорблений со стороны поддерживающих Лаваля газет и лиц, жертвой которой я стал. Я теперь знаю, откуда идет эта кампания, у меня есть доказательство. Я ухожу без сожаления и без намерения вернуться.
