– Но они сами сознались.
– Не лги! Лгать будешь на родине, когда вернешься! Будто ты не знаешь, почему они сознались? Эй, бармен, объясни ему!
Бармен весело засмеялся. Орлов продолжал шепотом:
– Как будто ты не получал в запечатанном конверте секретный циркуляр о разрешении пыток – этот бешеный, яростный крик усатого негодяя. «Известно, что господа империалисты допускают пытки представителей пролетариата. Спрашивается, почему пролетарские должны быть гуманнее и церемониться с врагами рабочего класса?..» Эти знаменитые его обороты: «спрашивается», «мижду нами говоря»… Так и вижу, как выродок диктует свое «спрашивается»… Но наших кремлевских бояр даже пытать не пришлось. Поугрожали пытками им и семьям, и главное, пообещали, что все вернется. Только оболги себя, и опять через некоторое время Усатый простит, и будешь боярином – барином! Есть главный закон пытки: чем больше достаток и почитание были у человека, тем легче его сломать… – Он обратился по-русски к бармену: – Ну ты, стукач, чего слушаешь?
Тот недоуменно уставился на нас. Орлов захохотал и заказал по-испански два виски.
– Я не пью.
– А я себе… Так что все согласились быть говнюками. Вот «звезда» будущего процесса – Пятаков. Ему, старому подпольщику, члену партии с пятого года, для начала предложили стать обвинителем на процессе Зиновьева – Каменева. Объяснили, что оболгать вчерашних друзей необходимо, дабы разгромить агентов Троцкого, тем самым спасти страну накануне мифического нападения империалистов. Помочь отправить на тот свет своих друзей – это всего лишь «акт величайшего доверия партии». И Пятаков приготовился пойти на это дело «от души»… Но не разгадал замысла. Усатый лишь проверял его. Это был опыт – не более. И когда Палач понял, что Пятаков готов к сотрудничеству, тотчас ему задачу усложнил. Предложил роль обвиняемого… самому Пятакову! Роль тех, кого он оболгал. Пятаков, создававший эту власть, теперь должен каяться, что хотел ее истребить! Ильич не раз перевернулся, наверное, в Мавзолее! Умора! Какой Свифт, какой Салтыков-Щедрин, какой насмешник могли такое придумать?! Когда Пятаков начинал колебаться, с ним поступали согласно циркуляру о пытках. И он сдался быстро.
(Так оно и было на самом деле, но откуда все это узнал в Испании Орлов?)
Он продолжал:
– Но это исключение, как я уже говорил, пытки боярам редко требуются. Однако Усатый смотрит вперед. Впереди – армия. Уничтожение ленинской армейской верхушки. И подлец понимает, что военные – другая закваска. Тут пытки очень пригодятся.
(И ведь все будет именно так!)
Он «пьяно» говорил и говорил:
– Интересно, когда старые партийцы шли на расстрел, шли рядом тени убиенных? Всех, кого они… точнее, мы… отправляли на тот свет в дни Красного террора. Кстати, знаешь ли ты, что скоро будет арестован сам Ягода?
Я уставился на него.
– А чему ты удивляешься? Я тебе битый час талдычу: Усатый уничтожит всех. Всю верхушку! Старую верхушку. После чего запустит любимый слух: «я – не я», всех сажал и расстреливал шпион Троцкого Ягода, а добрый товарищ Сталин только недавно обо всем узнал. Кстати, процессы очень популярны у народа – были и будут. Народ с восторгом принимает свержение вчерашних богов. Как когда-то с восторгом принял свержение языческого бога Перуна, которому так поклонялся… Не столь давно с восторгом принял свержение царя, которому тоже поклонялся… – Он хохотал. Я начал очень осторожно нащупывать револьвер.
– Убери руку, – еще смеясь, сказал Орлов. – И забудь свое глупейшее поручение! Коли меня убьете, мои воспоминания будут опубликованы в тот же час! Это будет взрыв в мировой печати! Вся наша европейская агентурная сеть вмиг исчезнет. Короче, пока я остаюсь здесь, я буду верно служить… Не усатому негодяю, а несчастному правительству испанской Республики, последним порядочным людям на этой дерьмовой земле. Передай ему это. Их жалко…
Я хотел спросить: «А несчастных троцкистов тебе не жалко?» Но не спросил.
Он не умолкал:
– И еще мне жалко Марселя… – (Розенберга). – Его жена на днях купила черный веер. Дивной красоты. Она не знала, что он станет траурным… Мы с ним как раз вошли в комнату, она сидела, обмахиваясь этим траурным веером, и атеист Марсель побледнел. Потому что знает: и он тоже! Вы все – тоже!
(Марсель Розенберг будет отозван в Москву в тридцать седьмом году. Первого советского вице-секретаря Лиги Наций расстреляют как изменника Родины.)
Орлов поднялся, спокойный и совершенно трезвый. Уходя, сказал:
– Тебе предстоит позаботиться о представителе правительства.
И он протянул мне послание Кобы. В письме приказывалось «обойтись без лишних свидетелей».
Усмехаясь, Орлов протянул мне ключ от номера:
– Работай, Фудзи, ведь тебе возвращаться к своему хозяину. Я этими делами больше не занимаюсь.
Он спал, когда я вошел в гостиничный номер. Я сделал ему укол в руку, лежащую поверх одеяла. Лаборатория Х не сплоховала. Он тотчас умер от обширного инфаркта. Умер во сне, не страдая.
Я вернулся в Москву, и меня тотчас отвезли на дачу к Кобе.
Он принял меня в бильярдной. Стоял задумчиво с кием, примериваясь к шарам.
Здесь же находился Молотов.
– Вот и Фудзи приехал, – сказал Коба. – Я даже к ордену собирался его представить, но не удалось. Оказалось, он почему-то выполнил только половину задания и оставил мерзавца в живых. Говорят, сидел с ним, пил… и не убил. Так, Фудзи?
Я с удовольствием ответил:
– Точно так, Коба. Но есть одна деталь. Если бы выполнил задание полностью, на следующий день все газеты напечатали бы его, как он назвал, «воспоминания» – и прощай наши агенты. Вся наша сеть пошла бы к чертям. Плюс история с испанским золотом. Этот сукин сын позаботился, чтобы так случилось. Он просил передать это тебе…
Я думал, что Коба придет в бешенство. Но он помолчал и спросил Молотова:
– Что скажешь?
– Обыватель этот Орлов и иуда, – отозвался Молотов.
– Да, не революционер. Мерзавец. Еще одно наглядное подтверждение: старые партийцы подразложились. Надежны – единицы. Партию надо чистить и чистить. Как с корабля снимают наросты, иначе пойдем на дно. Нужен огонь! Беспощадный огонь по обанкротившимся старым штабам! Особенно это важно теперь, из-за угроз Гитлера. У нас, Фудзи, сейчас продолжение Революции! – взглянул на меня. Повторил раздельно: – Война будет, чувствую ее запах. Весь мир сойдется в схватке, и нам нужна – что, Молотошвили?
– Единая страна. – Молотов знал, как отвечать.
Коба наклонился над бильярдным столом и прицелился.
– Итак, что мы имеем? – рассуждал он, разбивая шары. – Для партии – продолжение Революции. Для обывателей – окончание Революции… Дескать, избавляемся от тех самых партийцев, с которыми связан в головах народа террор. И еще – от евреев.
