Изумительные старые парки были вырублены, а дворцы Фонтанов на берегу моря — разобраны на топливо… Голод сжимал все сильнее свои страшные объятия. Все самое слабое — старики, дети и больные — вымирали всюду. Но смерть уже не пугала. Нервы притупились. Часто по утрам на улицах приходилось проходить мимо скрюченных фигур, неподвижно лежавших у стен домов. Голод и холод прекратили их страдания…
Но и в этих ужасающих условиях жизни скаутская семья продолжала собираться и работать. В городе было 3 русских отряда и один еврейский — «Маккаби».
Много милых, хотя и голодных, походов, вечеров и праздников провел я среди ребят, отдыхая там от напряженной жизненной борьбы и заряжаясь, как аккумулятор, бодростью и жизнерадостностью неунывающих молодых сердец.
Однажды, придя поздно вечером домой, после утомительной 12 часовой работы на авто-заводе (где я разбирал автомобильные кладбища) с пайком — 1 килограмм черного хлеба на всю семью (это считалось самым первоклассным снабжением!), я не успел еще снять своего грязного плаща, как ко мне подбежал маленький племянник.
— Дядя Боба, тебе тут записочку какую-то принесли!
— Тащи ее сюда, великан (он теперь на полголовы выше меня!).
Мальчуган весело сбегал в соседнюю комнатку и торжественно принес мне листок бумаги.
«Б. Л.! — стояло в ней. — Вас очень искал какой-то грек Скиапуло, видимо, иностранец, мне ребята об этом передали. Этот грек просил вас зайти к нему по срочному делу в Гранд-Отель».
В Гранд-Отеле меня ждало чудо — грек-коммерсант привез из Константинополя письмо от О. И. Пантюхова и дар одесским скаутам от константинопольских — 6 мешков муки…
В мрачной завесе, отделявшей нас от остального мира, на миг приоткрылась небольшая трещина. И в эту трещинку проник привет и помощь далеких друзей…
Мука была распределена быстро и справедливо. Были собраны все скауты, и мы, взрослые, дали им самим возможность определять наиболее нуждающихся.
Сколько мелких, но бесконечно трогательных сцен разыгралось при этом честном ребячьем распределении! Как горячо отстаивали скауты право какого-нибудь сироты на получение большей порции муки! Какой-нибудь малыш, сам постоянно полуголодный, горячо доказывал, что его товарищ по патрулю вот уже несколько дней, как почти ничего не eл…
Как радостно было видеть, как в мешочках, наволочках, корзинках или ящиках, с сияющими лицами понесли скауты драгоценную муку к себе домой…
Нашлись люди с волчьими сердцами и каменной совестью, которые подняли руку на одного нашего мальчика, отняв у него пуд муки, полученный им из отряда…
Тяжела была жизнь семьи Аркаши. Его отец, красноармеец, погиб в гражданскую войну. Мать, преждевременно состарившаяся и больная, была вынуждена заняться трудной и грязной работой — собирала кости и тряпки для бумажных фабрик…
Аркаша хорошо учился и горячо был привязан к своему отряду. Его тяжелое положение было известно всем, и он получил муку в первую очередь.
— Уж как мы рады-то с Аркашей были, когда он принес домой мешок муки! — рассказывала потом бедная старушка. — Вот, дай Бог здоровья и счастья добрым людям!.. Не забыли ведь, как мы тут мучаемся. Помогли… Ну, напекли вечерком мы с ним коржиков и поужинали. Верите, — за много, много месяцев в первый раз сыты были… А утром раненько, Аркаша еще спал, ушла я на работу. А потом… Боже мой!.. — дальше она не могла говорить, и слезы градом начинали катиться из ее глаз.
Днем мальчика нашли на кровати полумертвым. Может быть, он кричал. Может быть, боролся за свой драгоценный мешок муки. Кто скажет?
Несколько ударов железной палки проломили ему голову, и капли крови брызнули высоко на белую стену…
Больше месяца боролся в больнице молодой организм Аркаши со смертью. Все ждали, что, может быть, он придет в себя и назовет убийц. Но он так и умер без сознания, унося с собой в могилу имена людей-зверей.
— Скажите, пожалуйста, — удивленно спрашивал меня старик-врач, — что — у этого Аркаши много родных, или что? Каждый день регулярно заходят мальчики и девочки, справляются о здоровье, интересуются — не нужно ли чего… Несколько раз, — растроганно улыбаясь, добавил он, — даже хлеба и молока откуда-то приносили… А сами-то, видно, тоже из бедняков. Откуда у него столько друзей?
Бедный деревянный гроб, покрытый желтым скаутским флагом… Могильная яма уже ждет… Со всех сторон высятся наши знамена. Почти 200 человек собралось отдать последний долг погибшему маленькому брату…
Знамена склоняются к гробу… Глубокий старик священник с серебристо-седой бородой, раньше удивленно оглядывавший стройные ряды патрулей, видя их сосредоточенные печальные лица, с особенным чувством произносит последние слова панихиды. Тихо звучат слова церковных песнопений…
Глухо в подавленном молчании стукают о гробовую крышку первые комки земли… Каждый скаут, медленно проходя мимо могилы, наклоняется и бросает горсть земли в открытую яму.
Идут и идут патрули и отряды… Кажется, что стоящим с лопатами рабочим и не придется досыпать земли на свежую могилу…
Последними уходили мы, старшие.
— Погодите минуточку, — тихо говорит, останавливая нас, священник — Мне хочется сказать вам два слова… Много видал я на своем веку… Много и горя у могильных холмов, но, знаете, этих минут я никогда не забуду. Пусть Господь Бог ниспошлет вам счастья и успеха в вашей работе с детьми…
Мы все склоняемся под благословляющей рукой старика.
Печаль, которая спаивает
В штаб-квартире слободки Романовки собрались все отряды. Не слышно обычного смеха и шума: мы только что проводили в последний путь нашего брата и впечатлениями от похорон полны души всех.
Вот все замолкло, и в тишине звучат торжественные и рыдающие звуки нашей скаутской похоронной песни:
«Мы тебя хоронили душистой весной»,
— тихо запевают тоненькие печальные голоса девочек…
«Распускалась сирень и цвели тополя»…
Песня не крепнет и не гремит. Так же тихо, мягко и задумчиво поет хор:
«Из-за дальних крестов, из-за кружев ветвей
Ветерок доносил песнопений слова,
Вместе с запахом пряным родимых полей.
Чуть шептались цветы, да дремала трава»…
Льются знакомые звуки, и у каждого в памяти проходит картина последнего прощание с милым Аркашей… И кажется, что веселая рожица безвременно погибшего по-прежнему среди нас, и удар по нашей семье был только сном… А песня все льется…
