Нет, положительно трудно понять, зачем Ясперсу потребовалась домашняя лаборатория — в дополнение к университетским. То ли он решил восполнить недостаток естественнонаучной подготовки, характерный для гуманитарной лингвистической гимназии, то ли он хотел показать себя основательнейшим исследователем. Кому? Гуманитариям, разумеется. Ведь однобоких заносчивых естествоиспытателей он презирал еще до поступления на медицинский факультет.
Как бы то ни было, а университетский курс медицины был успешно освоен. 20 января 1908 года состоялся государственный экзамен по медицине; сдав его, Ясперс стал врачом. В 1909 году он защитил диссертацию «Тоска по родине и преступление»[79], сделавшись доктором медицины.
После этого он начал работать ассистентом — волонтером (то есть без оплаты) в психиатрической клинике Гейдельбергского университета — там же, где готовил свою докторскую диссертацию.
Часть II. Преступная тоска по родине: почему Ясперс взялся писать диссертацию о девочках — убийцах
Глава IV. Философия как путь к исцелению
Несколько необязательных замечаний — только для профессионалов
На первой же странице своей «Философской автобиографии» Карл Ясперс заявил: понятно само собой, что жизнь всякого человека интересна любому другому человеку. С этим можно согласиться — но с определенной оговоркой. Обычный человек интересуется жизнью другого лишь тогда, когда у него возникают сложности в собственной жизни. Если он полюбил сам, но что‑то у него не складывается, он идет расспрашивать у друга или родственника, любил ли тот когда‑либо, и как это происходило. Если человек разводится, ему очень интересно послушать о чужих разводах. Если он заболел… если чего‑то боится… если у него разлад с детьми… в общем, только тогда, когда человеку необходимо безотлагательно разобраться в своей жизни, он начинает интересоваться жизнью другого.
А все потому, что есть у человека такая интересная особенность: слушая или читая повествование о чужой жизни, он постоянно думает о себе, а это самое любимое и важное для него занятие.
Слушая о чужой любви, он думает о своей, слушая о чужой семье, он думает о своей; и так — всегда. Человеку требуется немалое усилие, чтобы, слушая о чужой жизни, думать именно о чужой жизни — а не о своей собственной. Это усилие профессионально совершают педагоги, психологи, психиатры, и очень редко — историки философии. Они не вникают в жизнь тех философов, о которых пишут. Как, впрочем, и в собственную жизнь: что я, тварь ползущая, не могу я свое мнение проявлять, а вот Гегель, о котором я, как историк, пишу — голова!
Впрочем, и не о Гегеле пишут историки философии — о гегельянстве. Тут большая разница. Пишут не о философах, а о философиях, и предмет науки называется «история философии», а не «история философов». Историки философии хотят описывать чистую мысль. А люди, которые были носителями этой мысли, их не интересуют. Не интересуют принципиально, потому что всякое связывание этой мысли с жизнью людей нарушало бы ее безукоризненную чистоту. Приблизительно так же поступают историки религии: они хотят писать о Боге, а не о богословах; богослов — лишь путь к Богу, сам по себе он не интересен. Жизнь богослова никак не должна влиять на те мысли о Боге, которые пришли ему в голову; поэтому, право, будет лучше ничего о жизни богослова не знать совсем.
Гегель научил историков философии писать историю Мирового Разума, а не отдельных мыслителей, их жизненных перипетий и учений. Именно потому в России, где еще не отрешились от гегельянства, историки философии крайне редко вникают в биографии мыслителей. На Западе В. Дильтей, К. Ясперс, З. Фрейд сотоварищи переломили ситуацию и научили историков философии использовать метод понимания, герменевтику. У нас такого перелома не произошло, может быть, потому, что в школе нас заставляли учить В. В. Маяковского: «Единица? Кому она нужна? Голос единицы — тоньше писка». А вот если в партию сгрудились малые или выступили как агенты всемирного Мирового Разума — тогда, конечно, дело другое.
Мы в этой книге, как уже мог убедиться читатель, попытались преодолеть эту привычку выводить суть учения мыслителя из чего угодно — из мистического развития мирового разума, из экономики, из социально — политических коллизий, из глухого и невнятного бормотания Воли — только не из жизненных обстоятельств самого человека.
Мы полагали и полагаем, что человек — философ прежде всего и в первую очередь создает свою философию для себя самого, чтобы помочь себе, утвердить себя и оправдать себя[80].
А потому мы пишем историю человеческой философии.
Нет, мы, конечно, не сомневаемся, что можно написать историю мировой философии так, что будет казаться — одни идеи порождают другие идеи, без всякого участия человека. Черепная коробка человека в этом случае предстанет всего лишь помещением, где идеи занимаются размножением, а рука человека окажется только самописцем, который регистрирует этот процесс.
Можно написать историю философии и по — другому, так, что любое учение будет казаться навеянным экономической и политической обстановкой в стране. Тогда, правда, останется непонятным, почему надо рассказывать про эту обстановку в столь сложных и непонятных философских терминах: ведь можно куда проще описать ее в бесхитростных понятиях политологии и экономики.
В этих двух жанрах история философии до сих пор и писалась. Либо идеалистически — как история саморазвития чистой мысли. Либо материалистически — как сильно зашифрованная история экономики и политики. Мы полагаем, что творчество в этом жанре до сих пор имеет своих ценителей, а потому имеет право на существование.
Но есть и третий жанр, представленный тем же К. Ясперсом, а также В. Дильтеем, Ф. Ницше, 3. Фрейдом и многими другими. А основоположником его был, пожалуй, И. Г. Фихте, который заявил: «Каков человек, такова и его философия».
В этом жанре мы и намерены писать дальше.
Мы будем исходить из непедагогичного, но особо очевидного ныне допущения, что человек всегда более всего интересуется самим собой.
Вопреки призывам моралистов, он раньше думает о себе, и только потом — о Родине, и лишь после этого — обо всем мире в целом.
Философы, правда, всегда делали вид, что они предпочитают обратный порядок: вначале думают о Вселенной, затем о Родине и только в последнюю очередь о себе. Это всегда было лукавством, так же как и попытка философов выдать себя за ангелов во плоти, которые живут между небом и землей в башне из слоновой кости.
