В этой статье я буду сопоставлять в основном мнения двух мемуаристов — Д. В. Григоровича и А. Я. Панаевой. Отношения между ними были достаточно прохладные, чтобы не сказать больше. Известно, что Григорович, узнав, что в «Историческом вестнике» будут печататься мемуары А. Я. Панаевой (напечатаны в «ИВ» 1889 году, в 1890 вышли отдельным изданием), сильно испугался и просил их не печатать[100]. Каких именно «воспоминаний» Авдотьи Яковлевны боялся Григорович?
Не думаю, что ошибусь, предположив, что боялся он упоминания своего имени в нежелательном контексте. Повод для боязни был. Летом 1858 года Григорович привез на дачу в Ораниенбауме, которую в тот год как обычно снимало семейство Панаевых вкупе с Некрасовым, известного французского романиста Александра Дюма. Неурочное появление гостя на маленькой даче вызвало недовольство хозяйки. Но остановлюсь, расскажу обо всем по порядку. Вначале необходимо прояснить некоторые сопутствующие обстоятельства, связанные с фигурой Григоровича.
В воспоминаниях А. Ф. Кони есть любопытное сравнение Григоровича с Тургеневым. По мнению Кони, они были похожи даже внешне, вот портрет Григоровича: «Высокий, седой в последние годы, с прядью волос, падавшей, как у Тургенева, на лоб, он во многом его напоминал в увлекательной прелести рассказов и отчасти в живости движений, их сопровождавших»[101]. Прочла в «Воспоминаниях» Авдотьи Панаевой, что в редакции «Современника», в отсутствие Тургенева, публику развлекал Григорович. Можно предположить, что в сознании окружающих Григорович был некой «заменой» Тургенева, его — сказать ли? — несколько удешевленной копией. Современники подмечали и то, что Григорович «льнет» к старшему собрату (Тургенев был старше на четыре года), и то, что ведет себя в обществе сходным образом[102], и что осваивает, как и И. С., крестьянскую тематику. Тот же Валериан Панаев запальчиво оспаривал первенство Тургенева в изображении крестьян, приписывая эту заслугу целиком Григоровичу: «Тургенев в «Записках охотника» дал несколько эпизодических грациозных картинок, где попадались простолюдины, и только. Тогда как раньше этого явился Григорович с своими романами из народного быта…»[103]. Сейчас, с дистанции времени, читать подобное странно и смешно. Оба писателя практически одновременно опубликовали свои прозаические произведения, посвященные деревне[104], но, если рассказы Тургенева до сих пор читаются как «маленькие психологические драмы» (а вовсе не «грациозные зарисовки»), погружающие нас в атмосферу российской деревни, с ее разнообразием человеческих типов помещиков и крестьян (а вовсе не одних «простолюдинов»), то под пером Григоровича (при том, что современники, тот же Лев Толстой, очень высоко оценили повесть «Антон Горемыка») возникает эдакий этнографический очерк с мелодраматическим сюжетом, написанный на тему «меньших братьев», которых следует пожалеть. Разница в «качестве текста», в силе и энергии лепки характеров, в мастерстве изображения природы и внутренней жизни героев, в языке[105], наконец, такова, что не может не броситься в глаза. Тот же Валериан Панаев, несколько умерив свой апологетический пыл в отношении Григоровича, уточняет, что тот сделал «смелый шаг не в смысле литературном, а в смысле социальном»[106]. Но и социальный смысл у Григоровича ограничивается идеей жалости и сострадания, в то время как Тургенев показывает бездонную нравственную пропасть, пролегшую между лучшими представителями крестьян и «владеющими» ими помещиками…
Григорович всю жизнь был «возле» Тургенева. Весной 1855-го года, вместе с Дружининым, он навестил писателя в Спасском; приятели пробыли у Ивана Сергеевича около месяца и написали за это время совместный фарс «Школа гостеприимства», который затем был ими разыгран перед соседями-помещиками, о чем я еще напишу. Через 26 лет, в 1881 году, Григорович опять прибыл в Спасское навестить Тургенева, в последний раз приехавшего на родину — уже немолодого и больного (через два года его не станет), — в этот раз третьим был Яков Полонский. Тургенев ждал тогда в гости актрису М. Г. Савину, и Григорович служил посредником между ею и хозяином Спасского, нетерпеливо ожидавшего известий о Марье Гавриловне, об ее изменчивых планах. Когда Тургенев умер, именно Григорович был поставлен Литературным фондом во главе комиссии по организации похорон. Он же произнес на тургеневских похоронах многим запомнившуюся речь, не завершенную из-за слез. Вот как об этом вспоминает А. Ф. Кони: «На похоронах Тургенева, которого он сердечно любил, у края могилы он (Григорович, — И. Ч.) стал говорить прощальное слово, но вдруг изменился в лице, заплакал и, горестно махнув дрожащей рукой, замолк…»[107]. Правда, тогдашние острословы не преминули заподозрить Григоровича в неискренности, и в эпиграмме «на похороны Тургенева» прозвучала обидная для Дмитрия Васильевича фраза: «Григоровича поддельная слеза»[108].
Как бы то ни было, Григорович Тургенева любил, был ему предан и, по слову И. А. Гончарова, «играл первую скрипку» в его оркестре[109]. Но нужно сказать несколько слов о самом Григоровиче.
2. Григорович — кто он и откуда
О Григоровиче лучше всех рассказал он сам в своих «Литературных воспоминаниях»[110]. Судьбу писателя, прожившего 77 лет и пережившего почти всех своих великих современников, — годы его жизни 1822–1899, — не назовешь обычной. Во-первых, хотя он рос в России, в деревне на берегах Оки, но воспитали его француженки. Его мать и бабушка (отца-украинца он лишился в 8 лет), были эмигрантками из Франции. По материнской линии писатель восходил к французскому роялисту, казненному на гильотине в период якобинского террора. Обе женщины, ставшие волею судеб российскими помещицами, говорили исключительно по-французски: русскому языку мальчик учился у дворовых и крестьян. Французский язык, бывший для писателя родным, очень пригодится ему впоследствии, когда он станет спутником и переводчиком Александра Дюма в прогулках последнего по Петербургу и окрестностям… Но вырасти в русского беллетриста, бытописателя крестьянства при том, что до 14 лет практически не говорить по-русски… что-то не припомню таких примеров… разве что уникальный случай Екатерины Второй, научившейся не только говорить, но и писать письма и комедии по-русски. Сам Григорович постоянно подчеркивал, что осваивать русский язык было ему нелегко, что он упорно этим занимался и что некоторые коллеги по писательскому цеху, в частности московский «кружок» драматурга Ал. Н. Островского, Аполлон Григорьев и Писемский, кололи его «французским происхождением»: где, дескать, иностранцу понять и изобразить российского мужика[111]…
