Перед моими глазами уже ясно вырисовывались контуры обширных исследовательских работ в области биофизики, электрофизиологии и космической биологии. Далее ждать было безрассудно и даже преступно.
Не менее активно меня поддерживал профессор Григорий Александрович Кожевников. Он несколько раз ездил в Наркомпрос РСФСР, лично выступал в комиссии по заграничным командировкам, настаивая на том, чтобы я мог получить командировку в Париж и Нью — Йорк, где меня ждали, чтобы я имел возможность прочесть курс лекций. Уже несколько академиков и видных профессоров Франции вступили со мной в научную переписку. Они выдвигали мою кандидатуру в почетные академики Парижской академии наук в качестве почетного профессора. В США среди ученых тоже нашлись сторонники моих работ, и немало приглашений поступило в мой адрес.
Работа в Практической лаборатории зоопсихологии оставляла много времени для теоретических и экспериментальных работ в других местах и по близким проблемам электробиологии, что имело большое значение в ходе эволюции моих научных идей. Это было большое преимущество для исследователя! Размышлять над волнующей задачей — это самое важное, самое главное в научной работе. Затем уже идет выработка методики исследований и обрисовываются контуры самого исследования. Но в начале всякого научного открытия идет упорная работа мысли. После того как появилась или даже молниеносно мелькнула та или иная идея, ученый приступает к ее «материализации». Он рассматривает ее и так и сяк, направляет на нее оружие своего научного арсенала, своей эрудиции и приходит к тем или иным выводам.
Имея много свободного времени, зарабатывая не только в лаборатории, но и научно–популярными статьями, я мог посвятить себя изучению некоторых биофизических вопросов, которые считал весьма важными для будущей науки.
Я также имел возможность заниматься исследованиями в области медицинской статистики. На этой почве я подружился с нашими видными статистиками: Е. Е. Слудским и С. П. Бобровым. Я изучил математическую статистику, которая впоследствии весьма пригодилась при работе с цифровыми данными, полученными в опытах с аэроионами. А в те годы (1927―1929) я опубликовал ряд работ по космической медицине, вышедших под редакцией Народного комиссара здравоохранения профессора Н. А. Семашко. Все эти обширные работы дали мне возможность вскрыть ряд чрезвычайно важных закономерностей, которые только в настоящее время, то есть спустя тридцать лет, начинают получать подтверждение в ряде работ других исследователей, как у нас, так и за рубежом.
Мой доклад «Влияние ионизированного воздуха на моторную и половую деятельность животных», установивший факт влияния аэроионов на функциональное состояние нервной системы и прочтенный мною 19 и 26 марта 1926 года на заседании Ученого совета Лаборатории зоопсихологии, был помимо моей воли и без моего ведома распространен корреспондентами во многих странах Европы и Америки.
В Италии в 1927 году уже появились первые печатные отклики на эти исследования.
Французская медицина одна из первых заинтересовалась этими исследованиями. В 1929 году в 70‑м томе капитального издания была помещена моя работа по тому же вопросу, и затем она вышла отдельным изданием в научном издательстве во Франции. В том же году мои ученые друзья — профессор–медик Рафаэль Дюбуа, основоположник учения биолюминесценции и профессор–медик Жюль Реньо способствовали избранию меня в число членов Тулонской Академии наук.
У меня завязалась многолетняя дружеская переписка с этими учеными. Рафаэль Дюбуа живо интересовался биоэлектрическими явлениями в поисках механизма явлений биолюминисценции, природу которых он интуитивно считал электрической. По тому времени эта точка зрения была безусловно передовой, хотя у него не было никаких экспериментальных доказательств ее верности. Только через четверть века данная точка зрения была подтверждена теорией возбужденных молекул и экспериментально — с помощью чувствительных фотоэлектронных умножителей, работающих в режиме счетчиков квантов света.
Ученые США также уже давно интересовались работами по изучению биологического действия отрицательных аэроионов. Колумбийский университет в Нью — Йорке еще в 1929 году одним из первых откликнулся на эти работы и пригласил меня прочесть курс биофизики.
В июне 1930 года крупнейшая медицинская ассоциация США командировала в СССР своего представителя Катрин Андерсон — Арчер для подробного ознакомления с нашими работами. Как официальное лицо, снабженное полномочиями, американка явилась однажды в летний день ко мне и попросила показать ей «мои лаборатории». Мы отправились в лечебницу доктора В. А Михина, где ей была продемонстрирована действующая установка для лечения больных, и затем — в Лабораторию зоопсихологии, где ей был продемонстрирован первый в мире «аэроионоаспиранторий» для экзотических животных. Семья Дуровых очень любезно приветствовала К. Андерсон — Арчер и пригласила ее на обед.
Материалы опытов и истории болезни, представленные ветеринарным врачом Тоболкиным, произвели на нее большое впечатление.
Вернувшись в Нью — Йорк, К. Андерсон — Арчер сделала доклад также и в Институте по изучению туберкулеза им. Трюдо, в результате чего два виднейших специалиста из США 3 октября того же года направили Председателю Совета Народных Комиссаров СССР и Председателю Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, которым в то время был Федор Николаевич Петров, письмо с любезным приглашением меня в Соединенные Штаты Америки для прочтения цикла лекций, сроком на 8 месяцев.
Когда К. Э. Циолковский узнал об этих приглашениях, то воскликнул:
— Браво, Александр Леонидович, теперь весь мир знает о ваших работах, и перестраховщики не смогут заглушить ваш голос, как бы они того ни хотели! Конечно, они будут еще стараться это сделать, но «что написано пером, того не вырубишь топором». Печатные строки сохранят и донесут до нелицеприятных людей ваши работы, отклики на них и мнение современников об их значении. Ваши работы получают не только общее признание, но также и признание вашего бесспорного приоритета в области аэроионификации. Теперь остается ввести эту проблему в широкую практику нашей Родины. Я думаю, что это так и случится в самое ближайшее время.
Однако еще приходилось бороться!
Уже в августе того же 1930 года из Англии ко мне поступили десятки писем от врачей–фтизиатров и физиотерапевтов с разного рода вопросами, а Великобританская ассоциация по изготовлению медицинской аппаратуры (Лондон) сделала мне предложение о продаже им патента на изобретение, на что я ответил категорическим отказом.
