циркулирующих в отношении Гулда, которые значительно ухудшили, если не уничтожили его кредит на Болоте». [161]
В конце концов Гулд закрыл свое заведение на Спрус-стрит. Затем его инвестиции в компанию Wilson, Price & Company испарились, когда эта фирма рухнула, потеряв 60 000 долларов, в начале лета 1860 года. Вскоре он был вынужден продать свои права на кору и земельные участки в Пенсильвании, хотя и с небольшой прибылью. После этого он провел осень в Манхэттене, размышляя о своем будущем, ища точку опоры и новую карьеру.
Тот факт, что в этот период Гулд жил в эксклюзивном отеле Everett House Hotel, расположенном на северо-восточном углу Юнион-сквер на углу Семнадцатой улицы и Четвертой авеню, говорит о том, что, несмотря на потери, он не чувствовал себя слишком обедневшим. Он также был достаточно богат, чтобы оплатить своему брату Абраму, которому уже исполнилось семнадцать лет, курсы бизнеса в Покипси, где юноша теперь жил с молодоженами Анной и Асаэлем Хоу, недавно переехавшими в этот город из церкви в Такахо, штат Нью-Йорк.
В сентябре Джей насладился коротким воссоединением с Абрамом, Анной и остальными членами семьи, когда отправился в Пенсильванию — Канаденсис, а не Гулдсборо — на свадьбу Бетти Гулд с партнером Джорджа Нортропа, Гилбертом Паленом. Джон Берр Гулд, мрачный гробовщик, также появился в доме. Старику не пришлось далеко ехать, поскольку он недавно стал жить с Сарой и Джорджем Нортропами в их большом, но тесном доме неподалеку от кожевенного завода Канаденсис. (В дополнение к пятерым детям, которых Нортроп привел в брак, у Джорджа и Сары теперь были пятилетний Говард, четырехлетняя Ида, двухлетний Фрэнк и новорожденный Рид. В будущем у них должны были появиться еще четыре девочки и два мальчика. [162])
Сара была занята своими детьми и отцом. Пожилой Гулд, который продал свою жестяную лавку в 1858 году, а затем избавился от дома на Элм-стрит в Роксбери в 1860 году, был к этому времени непредсказуем и озорной. В один момент он был благодушным и благодетельным дедушкой, а через час превращался в мрачного и противоречивого опьянителя, который быстро обнаруживал результат возлияний из бутылок, которые он прятал в доме Сары, прямо нарушая открытые убеждения Сары и Джорджа о воздержании. (Сара даже не разрешала своим детям пить сидр или корневое пиво, чтобы у них не выработалась привычка ходить к бочонку за выпивкой. [163]) «Джей с грустью смотрит на отца», — писала Сара кузине вскоре после свадьбы Паленов. «Что он видит в этом сломленном человеке, я не могу сказать». [164] Скорее всего, Джей увидел призрак тщетной гордости и разбитых мечтаний, от которых ему предстояло бежать всю оставшуюся жизнь. «Я пытаюсь, — писал Джей Джей Джей Оливеру несколько недель спустя, — начать свой путь в дымном мире акций и облигаций. На Уолл-стрит можно научиться мастерству фокусника, и я собираюсь его освоить». [165]
Глава 11. Счастливое будущее
Пишущий в 1908 году в своих воспоминаниях «Пятьдесят лет на Уолл-стрит» банкир Генри Клевс, современник Гулда, язвительно прокомментировал географию финансового района Нью-Йорка. Он отмечал, что обшарпанный проспект циничных сделок и предельной жадности Манхэттена начинается у церкви (Троицы, недалеко от нижнего Бродвея), а затем устремляется вниз по склону к набережной Ист-Ривер — адскому району, где торгуют не только морской торговлей, но и похотью, пьянством и насилием. Описывая тот же пейзаж в 1860 году, как раз когда двадцатичетырехлетний Джей Гулд начал осваивать Уолл-стрит, анонимный комментатор газеты New York Tribune писал, что «дорога в ад, вопреки распространенной молве, не вымощена благими намерениями. Вместо этого она вымощена булыжниками, пивом и невыполненными обещаниями. Это Уолл-стрит, просто и ясно, место, где смешиваются безбожники, где разбиваются мечты, теряются и делаются состояния». [166]
Более чем за два века до этого голландские поселенцы построили стену с востока на запад через эту часть нижнего Манхэттена как баррикаду против индейцев, пиратов и других опасностей. Со временем дорога вдоль стены превратилась в оживленную торговую магистраль. Ранние купцы построили здесь склады, магазины, ратушу и церковь (вышеупомянутую Троицкую). Когда Нью-Йорк стал столицей США, центром дороги был Федерал Холл, на ступенях которого Джордж Вашингтон стоял во время инаугурации в качестве первого президента страны в 1789 году.
Самая первая фондовая биржа в Америке была основана годом позже, но не в Нью-Йорке, а в Филадельфии, как раз в тот момент, когда Александр Гамильтон, секретарь казначейства Вашингтона, выпустил первые федеральные облигации для погашения долга Революции. Вскоре после этого начались неофициальные нью-йоркские торги, направляемые курьерами на филадельфийскую биржу. Местные брокеры заключали сделки под деревом баттонвуд у дома 68 по Уолл-стрит. Вскоре, в 1792 году, двадцать четыре таких торговца основали официальный нью-йоркский рынок. Согласно Баттонвудскому соглашению, участники должны были торговать ценными бумагами только между собой, устанавливать торговые сборы по взаимному согласию и не участвовать в других аукционах по продаже ценных бумаг. Организация, созданная на основе Баттонвудского соглашения, в 1817 году превратилась в Нью-Йоркский биржевой совет, а в 1863 году — в Нью-Йоркскую фондовую биржу.
С самого начала Биржа была клубной. Устав требовал, чтобы новые члены принимались голосованием, а кандидата можно было исключить тремя голосами против. Средняя цена места в 1817 году составляла 25 долларов. К 1827 году она выросла до 100 долларов, а к 1848 году — до 400 долларов. Члены биржи носили шляпы и хвастались — и не без оснований, после того как штат Пенсильвания объявил дефолт по векселям, а десятки филадельфийских брокеров закрыли магазины во время паники 1837 года, — что их биржа представляет собой доминирующий финансовый рынок в Соединенных Штатах. Доминирующим или нет, но, несмотря на правила членства, регулирующие деятельность биржи, Уолл-стрит как финансовый рынок вряд ли был привычным для элиты, когда Гулд прибыл сюда в 1860 году. За стенами душной биржи, на самой улице, практически любой «брокер на обочине» мог покупать и продавать ценные бумаги. Эти дилеры вели дела буквально на обочине, а также в холле отеля на Пятой авеню, в ресторане Delmonico's, на вечерней бирже Галлахера и — после 1864 года — через представителей в «длинной комнате» «Открытого совета» на Брод-стрит, который на самом деле часто в десять раз превышал объем так называемого «Регулярного совета» биржи. (Как правило, в начале 1860-х годов в обычный совет в любой день поступало 7 миллионов долларов, а в открытый совет — 70 миллионов долларов).
Джей Гулд был одним из сотен трейдеров
