Но в пейзажной живописи Бочаров шел традиционным путем, открытий не сделал. Такие картины, как его «Крымский вид», «Закат солнца» и другие, писали многие художники.
Саврасов и Бочаров дружили еще в училище. Добрые отношения сохранились между ними и в дальнейшем, когда они, женившись на сестрах, стали родственниками, свояками. Алексей Кондратьевич, когда мог, старался помочь Михаилу. В мае 1862 года, незадолго до своего первого путешествия за границу, он пишет коротенькое письмо Павлу Михайловичу Третьякову, просит коллекционера приехать «на минутку» в его мастерскую, чтобы посмотреть несколько рисунков М. Бочарова. «Если пожелаете, можно приобрести их недорого».
Между тем Саврасов узнал приятную для себя новость. В начале 1862 года московское Общество любителей художеств задумало направить за границу одного-двух художников. В те времена лишь Петербургская академия имела возможность в виде поощрения посылать в Европу своих питомцев, получивших большую золотую медаль. Но в отличие от академии, находившейся под высоким покровительством царской семьи и в непосредственном подчинении министерства двора, скромное Московское художественное общество не располагало средствами для отправки за границу хотя бы одного молодого живописца или скульптора. Для воспитанников академии к тому же был открыт доступ в императорский Эрмитаж, да и сама академия обладала весьма значительным собранием западно-европейского искусства как в подлинниках, так и в копиях. В Москве же к тому времени еще не было ни одного художественного музея, так что воспитанники «московской академии» действительно оказывались в трудном положении, не имея возможности, как писал сам Саврасов, знакомиться «с произведениями лучших художников как старинной, так и современных школ». А в результате, подчеркивал он, «не имея таких образцов, постоянно перед глазами высочайших произведений, они остаются совершенно незнакомы с развитием искусства и не могут иметь никакого понятия о произведениях художников различных школ». Не случайно даже критики, сравнивая произведения московских и Петербургских молодых художников, первых не без иронии называли «доморощенными», отдавая предпочтение, конечно, последним.
Правда, в результате оказалось, что именно в такой «доморощенности» таились истоки своеобразия московской школы живописи. Академия же породила пресловутый академизм, против которого и «взбунтовались» ее же воспитанники в 1863 году, образовав свою «Артель художников».
Весьма характерна в этом отношении судьба Перова, учившегося и в Московском училище и в Петербургской академии (училище считалось «средним», а академия, соответственно, — «высшим» учебным заведением), и как раз в 1862 году, почти одновременно с Саврасовым, получившего наконец возможность поехать пенсионером в Берлин и Париж. «Живя за границею почти два года, — признается он, — и несмотря на все мое желание, я не мог исполнить ни одной картины, которая была бы удовлетворительна — незнание характера и нравственной жизни народа делают невозможным довести до конца ни одной из моих работ… Посвятить же себя на изучение страны чужой несколько лет — я нахожу менее полезным, чем по возможности изучить и разработать бесчисленное богатство сюжетов как городской, так и сельской жизни нашего отечества».
Саврасов придет, по сути, к тем же выводам, но более сложным путем: через альпийские пейзажи к среднерусским «Грачам»…
На поездку нужны были деньги. Но где их взять? И тут подоспела весьма кстати открывшаяся в училище большая весенняя выставка картин русских и иностранных художников. Обычно за билетик светло-зеленого цвета на подобные выставки надо было заплатить 25 копеек серебром. Решили немного повысить плату за вход и дополнительную выручку использовать для покрытия расходов, связанных с поездкой художника за границу. Но, увы, средств этих оказалось недостаточно. Тогда договорились использовать некоторую сумму из прибыли от лотереи, которой обычно завершалась каждая выставка. Такие лотереи устраивались в училище, начиная с первой выставки в феврале 1845 года. Лотерейный билет стоил 1 рубль. Нередко разыгрывались прекрасные работы художников и скульпторов, в том числе пейзажи Саврасова, акварели Александра Воробьева…
Вот каким образом в распоряжении общества и оказались нужные средства. Но кого послать? Начались обсуждения, дебаты, споры. Тщательно взвешивались «за» и «против». В конце концов пришли к единодушному мнению: направить за границу пейзажиста, академика А. К. Саврасова и столь же молодого академика, скульптора Сергея Ивановича Иванова. Саврасову предстояло отправиться на открывающуюся в июне в Лондоне Всемирную выставку, где в художественном отделении будут собраны лучшие произведения европейской живописи и скульптуры за последние сто лет. Алексей Кондратьевич получил также возможность, не торопясь с возвращением в Россию, посетить ряд стран и поработать на натуре. Потом, на основе этюдов и рисунков, он, несомненно, напишет картины…
Эта новость обрадовала Саврасова и его жену. Художнику нравилось путешествовать, а побывать довелось пока на Украине, в Крыму, да в Петербурге, Ораниенбауме, на южном берегу Финского залива. Теперь же продолжительная поездка в Европу. Англия, Франция, Швейцария, Германия… Милейший Карл немало рассказывал ему об этих странах, о художественных сокровищах, хранящихся в знаменитых музеях и галереях. Готовилась к поездке и Софья Карловна, не одна, а с сестрой Эрнестиной.
Но возникло одно препятствие, об этом сразу даже не подумали. Как быть с Верочкой: ей всего лишь год, и она еще не отнята от груди. Ведь не брать же малышку с собой в столь дальнее и долгое путешествие. Это немыслимо. Тогда что же, отказаться от поездки? К счастью, выход был найден. На выручку пришла отзывчивая и добрая сестра матери Софьи Карловны — Елизавета Даниловна Гиерт, тетинька Элиза, которую все любили и к которой с уважением и симпатией относился Алексей Кондратьевич. Она согласилась взять девочку на свое попечение, нашлась и кормилица, которой заплатили за несколько месяцев вперед. Слава богу, все уладилось.
Путешественники с баулами и дорожными сумками, с провизией, завернутой в синюю сахарную бумагу, разместились в купе. Раздался третий звонок, и поезд тронулся, застучал колесами. Впереди — Петербург с его белыми июньскими ночами.
В третий раз приезжал Алексей Кондратьевич в город на Неве. После купеческой, похожей на огромную ярмарку Москвы — холодноватая чопорность и надменное величие Санкт-Петербурга казались особенно разорительными. Правда, даже этот город не являл собой монолитного единства, был разнолик. На Петербургской стороне — деревянные домишки, скучные серые заборы, сады, огороды… В самом центре, у биржи — обычный торговый порт: мачты кораблей, флаги разных государств, на берегу — бочки, ящики, мешки; повсюду — купцы, маркеры, шкиперы, матросы… Лишь на Невском прогуливаются столичные хлыщи, позванивают, касаясь гранитных плит, сабли военных, лакей ведет на красном снурочке капризную левретку в попонке… По торцам Невского катят экипажи, коляски, модные, словно лакированные, блестящие «эгоистки» с господами, которые разглядывают гуляющую публику в черепаховый лорнет на шелковой ленте…
