— Но помимо просто человеческих качеств он был еще очень талантлив разносторонне?
— Не то слово. Это был просто самородок. За что он ни брался, все у него получалось. Судите сами, ведь он прошел жизненный путь от пастуха до генерал-лейтенанта! Возьмем его увлечение фотографией. Газета «Правда» постоянно публиковала его снимки. Помню, какой номер ни возьмешь: «Фото Н. Власика». Ведь у него дома была оборудована специальная темная комната. Все — от экспонирования и съемки до проявки, печати и глянцевания — он делал исключительно сам, без чьей-либо помощи. А каким был бильярдистом! Всех обыгрывал! И все он делал очень здорово и очень талантливо. Хотя по характеру вспыльчивым был, заводным, горячим. Но при этом очень отходчивым. Через некоторое время он вообще мог все забыть и говорить спокойно. А если ты как-то проявил себя, то мог и поощрить. Ничего за пазухой не держал. Однако именно эта черта его натуры и сыграла роковую роль в его карьере. Это и сгубило его…
— Каким образом?
— Благодаря тому что он всем все говорил прямо в лицо (как нормальный честный и открытый человек) и, что называется, правду-матку в глаза резал, он нажил себе кучу врагов, даже среди больших людей. Помню, у нас часто бывал в гостях Петр Николаевич Поспелов, член Политбюро. Так отец ему однажды прямо в глаза сказал: «Ты, Петя, подхалим!» Надо же так. И это было не раз и не два. И не только с ним. Отец не боялся говорить правду потому, что, видимо, надеялся, что ему все сойдет, так как к нему сам Сталин хорошо относился. Но это все было при жизни Сталина, а вот когда он умер… В этом смысле, конечно, отец был недальновидным человеком. Ибо эти непорядочные люди потом ему все припомнили! Вот Поскребышев, например, был более дипломатичным и осторожным. И в конце концов он фактически мало что потерял. Хотя он тоже был очень близок к Сталину, как и отец. Но он всегда ориентировался по-другому…
— А кто еще, Надежда Николаевна, имел зуб на отца?
— Незадолго до смерти он мне как-то о таких случаях рассказывал. Он отвечал за охрану, снабжение, медицинское обслуживание, транспорт и строительство для всех членов правительства. И придерживался строжайшей сметы. Как он говорил, на все у него была своя бумага: разрешение правительства, финансовые документы и прочее. Словом, бухгалтерия у него была идеальная. Об этом он и в своих воспоминаниях говорит, об этом он и в своем ходатайстве о реабилитации на имя Хрущева писал. Однако были ситуации, из которых нельзя было достойно выйти, не нажив себе врага. Однажды, например, Маленков захотел у себя на даче сделать бассейн. А отец ему отказывает — сметой не предусмотрено! Наживает врага. Далее. Молотов боготворил свою жену Жемчужину Полину Семеновну. И вот как-то раз Вячеслав Михайлович просит отца послать за ней не то целый состав, не то вагон на юг, чтобы она приехала с курорта, где отдыхала. Отец доложил Сталину, а тот запретил: «Что он, с ума сошел? Зачем это нужно?!» Еще одного врага нажил… И потом это, конечно, все сказалось. Ведь они еще долго после смерти Сталина у власти оставались…
— А чем он занимался, когда вернулся из ссылки?
— Что мне нравилось, его как-то сильно потянуло к знаниям. А у нас до его ареста была пятикомнатная квартира. Когда его забрали, две комнаты сразу опечатали, и вскоре туда въехала семья одного грузина-ученого из нашей Академии наук. А на нашу семью оставили три комнаты, по одной каждому. И все они как-то по углам расположены были, и все изолированные. И вот, помню, ночью встанешь, выйдешь в коридор и смотришь — отец читает. Под утро иногда выгляну — читает. Даже энциклопедии читал. Абсолютно всем интересовался. Больше, конечно, исторической и политической литературой. Всю переписку Сталина с Черчиллем проштудировал. Газет много выписывал. «Правду», «Комсомолку», «Огонек», «Новый мир», другие толстые журналы мы по почте получали. А по телевизору всегда в первую очередь смотрел программу новостей. И политикой до конца своих дней интересовался. А когда за год до его смерти, в шестьдесят шестом, Светлана Сталина уехала (сначала проводить тело мужа-индуса, а потом через американское посольство в Индии в США), он очень переживал, потому что она фактически родилась и выросла на его глазах…
— А скажите, Надежда Николаевна, какое в основном отношение к Светлане людей, хорошо знавших ее, подруг, близких?..
— Очень негативное. А у мужчин и в Грузии особенно. И даже не потому, что она облила грязью своего отца и сменила фамилию на материнскую, хотя это, пожалуй, главное, а потому что в самой Грузии очень осуждается многомужество. А она в этом плане преуспела…
— Ну, Бог с ней, со Светланой. А о чем отец в последние годы своей жизни больше всего говорил?
— Как-то мы рассуждали о политике, и вдруг он неожиданно мне и говорит: «А ты знаешь, я предвижу, что у нас все закончится реставрацией капитализма!» И это шестьдесят шестой год. Я так и обомлела: «Пап, ты что? Как ты можешь так говорить?» А он и отвечает: «Попомнишь мои слова…» Так что он разбирался, что к чему…
— А о работе он что-нибудь говорил?
— О работе он почти не вспоминал, но кое-что проскальзывало. Тогда мне всего лет девять было, но запомнила я эту сцену на всю жизнь. Отец утром на работу уходит и как-то по-особенному нежно со мной и мамой прощается. Меня на руки поднял, крепко поцеловал. Маму целует и вдруг говорит: «Могу не вернуться. Сегодня иду на доклад к Берия». А я смотрю на него, и у меня мурашки по телу — так испугалась. Какой это доклад? К кому он так идет, что может не вернуться? Кого он так боится? Ведь он самый близкий человек Сталина! Кто этот страшный Берия?! Тогда на меня это произвело жуткое впечатление и врезалось в память на всю жизнь. Это было в сорок четвертом году…
— А кто из его друзей бывал у вас дома?
— Отец дружил со знаменитым художником-конструктивистом Стенбергом Владимиром Августовичем и оперативным работником Сироткиным Иваном Степановичем. Разговоры со Стенбергом повлияли в дальнейшем на выбор мною профессии.
В ведении отца было много вопросов, среди которых и курирование Большого театра. Это и организация праздничных концертов, и сметы на их финансирование, и утверждение списков выступающих, — все это он визировал. Он знал всех артистов Большого театра, и поэтому многие из них часто бывали у нас дома. И я многих хорошо знала. Довольно часто к нам приезжал Сергей Яковлевич Лемешев, а Иван Семенович Козловский вообще у нас дома был своим человеком. Он приезжал к нам с аккомпаниатором Абрамом Макаровым. Иван Семенович был душой общества — веселым, остроумным, обаятельным. Максим Дормидонтович Михайлов тоже близким был человеком. И Наталья Дмитриевна Шпиллер, и Елена Дмитриевна Кругликова, и Ольга Васильевна Лепешинская. А знаменитый танцор Михаил Габович даже мои данные проверял — я в детстве мечтала стать балериной. «Ну что, фигурка ничего, — заключил он тогда с улыбкой. — Если заняться, то, может, что-нибудь и получится!» Однако родители мне категорически запретили быть балериной. В музыкальную школу, правда, отдали, и я ее закончила вместе с десятилеткой одновременно по классу фортепиано. В доме у нас бывали известные военачальники: маршал Рокоссовский (после Парада Победы двадцать четвертого июня 1945 года.), генералы армии Хрулев, Мерецков, Антипенко, адмирал флота Кузнецов и светила науки: академики Бакулев, Скрябин, Виноградов, Егоров и другие. Семьями мы дружили с Поскребышевыми, и все выходные и праздники, если отец не был занят на работе, мы проводили с ними. Чаще — у них.
