И он успел многое. Иногда я ловлю себя на мысли, что отношусь к Высоцкому как к живому. И дело даже не в огромном количестве растиражированных пластинок, не в книгах или кинофильмах. Просто в каждой своей песне, в каждой своей роли он живёт! Отдавая часть души в каждом своём произведении, он обрёк её на бессмертие, продолжая жить в своём творчестве, в своём «живом», как жил когда-то среди нас.
Владимир Высоцкий, наделённый уникальным божественным даром – вкладывать Душу, вдыхать жизнь в то, чем он занимался, умело использовал силу Слова и вложенные в него чувства в своих музыкально – поэтических произведениях. Именно поэтому к нему тянулись человеческие души и со скоростью ветра разлетались тексты его песен и стихов, их переписывали собственноручно, записывали на магнитофонные ленты, передавая друг другу. В чём же феномен поистине народной любви к Высоцкому? Быть может, в том, что он не терпел гордыни и тщеславия, не допуская в себе ничего из того, что сейчас составляет непременные атрибуты «звезды». Высоцкий брал души зрителей и слушателей не только простотой изложения текстов, но и своей доступностью, доверительным общением с простыми людьми, и ему было совершенно не важно, где это происходило – в концертном зале, на стадионе, в воинской части, в геологической партии или просто на кухне у друзей и знакомых. Это отношение – в строках «Я весь прозрачный, как раскрытое окно, и неприметный, как льняное полотно».
Люди, которые присутствовали на его встречах и выступлениях, говорили, что Высоцкий силой слова и энергией Души, а также мастерством исполнения творил на сцене настоящие чудеса. Облачая свою энергию в форму высшего искусства, он мог достучаться до сердца каждого человека. Это говорит о его божественном даре и таланте, которые позволили ему иметь пророческое видение, к которому мы можем прикоснуться в его творчестве.
Подшит крахмальный подворотничокИ наглухо застегнут китель серый —И вот легли на спусковой крючокБескровные фаланги офицера. Пора! Кто знает время сей поры?
Но вот она воистину близка:
О как недолог жест от кобуры
До выбритого начисто виска!
Движение закончилось, и сдуло
С назначенной мишени волосок —
С улыбкой Смерть уставилась из дула
На аккуратно выбритый висок.
Виднелась сбоку поднятая бровь,
А рядом что-то билось и дрожало —
В виске ещё не пущенная кровь
Пульсировала, то есть возражала.
И перед тем как ринуться посметь
От уха в мозг, наискосок к затылку, —
Вдруг загляделась пристальная
Смерть На жалкую взбесившуюся жилку…
Промедлила она – и прогадала:
Теперь обратно в кобуру ложись!
Так Смерть впервые близко увидала
С рожденья ненавидимую Жизнь.
Штормит весь вечер, и покаЗаплаты пенные летают,Разорванные швы песка —Я наблюдаю свысока,Как волны головы ломают. И я сочувствую слегка
Погибшим – но издалека.
Я слышу хрип, и смертный стон,
И ярость, что не уцелели, —
Ещё бы – взять такой разгон,
Набраться сил, пробить заслон —
И голову сломать у цели!
И я сочувствую слегка
Погибшим – но издалека.
А ветер снова в гребни бьёт
И гривы пенные ерошит.
Волна барьера не возьмёт, —
Ей кто-то ноги подсечёт —
И рухнет взмыленная лошадь.
И посочувствуют слегка
Погибшей ей, – издалека.
Придёт и мой черед вослед:
Мне дуют в спину, гонят к краю.
В душе – предчувствие, как бред, —
Что надломлю себе хребет —
И тоже голову сломаю.
И посочувствуют слегка —
Погибшему, – издалека.
Так многие сидят в веках
На берегах – и наблюдают,
Внимательно и зорко, как
Другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.
Они сочувствуют слегка
Погибшим – но издалека.
* * *
Мне судьба – до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней – немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что – не то это всё, не тот и не та!
Что – лабазники врут про ошибки Христа,
Что – пока ещё в грунт не влежалась плита, —
Триста лет под татарами – жизнь ещё та:
Маета трехсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
Пот намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачёвщина, кровь и опять – нищета…
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Повторю даже в образе злого шута, —
Но не стоит предмет, да и тема не та, —
Суета всех сует – всё равно суета.
Только чашу испить – не успеть на бегу,
Даже если разлить – всё равно не смогу;
Или выплеснуть в наглую рожу врагу —
Не ломаюсь, не лгу – всё равно не могу;
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с чашею делать?! Разбить – не могу!
Потерплю – и достойного подстерегу:
Передам – и не надо держаться в кругу
И в кромешную тьму, и в неясную згу, —
Другу передоверивши чашу, сбегу!
Смог ли он её выпить – узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу —
Никому не скажу, при себе сберегу, —
А сказать – и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И весёлый манер, на котором шучу…
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить – не хочу, —
На ослабленном нерве я не зазвучу —
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Всё, что за ночь кропаю, – в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу, —
Но не буду скользить, словно пыль по лучу!
…Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, —
Я уйду и скажу, что не всё суета!
* * *
Мой чёрный человек в костюме сером!..
Он был министром, домуправом, офицером,
Как злобный клоун он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: «Спасибо, что живой».
Я суеверен был, искал приметы,
Что мол, пройдёт, терпи, всё ерунда…
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: «Больше – никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы в Тюмень, —
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, – видать, начальству лень».
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую.
Я всё отдам – берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья – известные поэты:
Не стоит рифмовать «кричу – торчу».
И лопнула во мне терпенья жила —
И я со смертью перешёл на ты,
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен:
Коль призовут – отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо – бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, —
Я это понял все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, —
Мне выбора, по счастью, не дано.
