Грибов нам что-то совсем не попадалось. Хорошо хоть набрели на черничник, а то пришлось бы вообще с пустыми руками возвращаться. Но в этом черничнике были зверские комары, а бабушка так спешила, что, конечно, забыла дома одеколон. От комаров. В довершение всего у дедушки спустило колесо, и он остался сторожить машину, обе бабушки тоже остались, потому что им тяжело было идти через поле. Мы пошли пешком за помощью — и в районе второй канавы (или первой, если считать от леса) — как полило! Машка и папа не очень переживали, Машка так вообще носилась довольная под этим дождем, а я, накрывши голову всеми платками и куртками, вся изворчалась, что теперь непременно заболею, у меня уже в горле дерет и в ухе постреливает. Хорошо хоть бабушка приехала, будет кому диагноз поставить. Дома дедушка затопил душ, мама поставила чайник и напекла блинов, пока папа искал по соседям запасное колесо для «Запорожца». Когда мы съели все блины с протертой с сахаром черникой, бабушка посмотрела на висевший на стене календарь и сказала: «А японки здесь лучше смотрелись, чем этот дурацкий гриб. Где они только такой нашли!»
Красное мясо возвращается
История про Красное мясо была особо популярна в овощехранилище — в качестве острой приправы к темноте и изоляции, такой детский ужастик 80-ых. Но однажды Красное мясо действительно постучалось в мое окно.
Нашими соседями сверху были пьяницы с Останкинского мясокомбината. От соседей справа и слева их отличало только место работы и состав семьи. Холодильника у них не было, поэтому зимой они хранили принесенное с работы мясо (часто в виде отдельных частей туши) за окном на веревочке. В тот день был сильный ветер, веревочка и так уже была полуистлевшая, а тут она зацепилась за металлическую загородку маленького балкончика и оборвалась. Мясо упало на наш точно такой же маленький балкончик. Это именно тот случай, когда в русском языке мне недостает времени — английского continuous чтобы запечатлеть этот полет. Конечно, кусок говядины — а летел именно он — не перышко, и падение продолжалось доли секунды, но я в это время как раз высматривала в бинокль окно одноклассника (как потом выяснилось, он жил в однокомнатной, и оба окна выходили на другую сторону) и вдруг перед окулярами пронесся огромный красный кусок, в ту же секунду раздался треск и на нашем окне появились красные подтеки. Я заорала. Мне показалось, что соседи в очередной пьяной разборке перерезали друг друга. Я закрыла дверь на кухню и весь вечер боялась туда зайти. Хуже всего было то, что, видимо, мясо провисело у них за окном не один день. Была оттепель. Окна мама протерла сразу, но отмыть как следует балкончик смогла только весной, поэтому мы старались как можно реже открывать на кухне форточку.
Зима. Много-много снега, огромные сугробы, мы с девчонками идем кататься на санках с железнодорожной насыпи. Это не подружки, а просто девчонки из моего двора. «Зимней» подружки, такой, как Наташка на даче, у меня не было. В детском саду я дружила с Юлькой. Больше всего нас объединяла нелюбовь к этому заведению. В то время, как остальная группа висла на воспитательнице или дралась, мы садились на скамейку напротив часов и ждали мам. Поскольку ни она, ни я еще не умели как следует определять время, мы через каждые пять минут поочереди бегали к воспитательнице и спрашивали: «А сколько время?» «А когда мама за мной придет?». Как только воспитательница произносила заветное «Четыре часа» мы поднимали дружный рев: «А-а-а… Где мама-а-а … Она обещала в четыре за мной прийтии-ии». Воспитательница каждый раз отговаривалась почему-то парикмахерской. Можно подумать, моя мама была артисткой и каждый день перед спектаклем посещала парикмахерскую (или я сейчас помню только эту отговорку?). Когда нас, наконец, забирали из детского сада, по дороге домой (если была зима) мы лепили снешарики. Это было такое волшебство, чтобы не ходить в детский сад: надо слепить снешарик и держать его голыми руками, без варежек, пока руки не покраснеют и не онемеют от холода, а потом закинуть его как можно дальше, за шлагбаум. Может, у Юльки это волшебство и срабатывало, потому что у нее на руках была экзема, но я и на следующий день после успешного забрасывания снешариков, уныло плелась в детский сад. Ах, зачем мы только верили в это дурацкое волшебство! Лучше бы наелись сразу снега — уж тогда бы мы точно не пошли в сад!! Но это было давно, а с насыпи мы катались, когда я уже училась в школе. Снежная пыль летит в лицо, щиплет щеки, а потом санки зарываются носом в снег и я лечу в сугроб. Но, конечно, самое лучшее — дождаться поезда. Он гремит, свистит, фары освещают рельсы и часть насыпи и когда поезд уже достаточно близко — вперед! Мы отталкиваемся ногами и летим вниз в облаке снежной пыли: в спину — от промчавшегося поезда, и в лицо — от летящих вперед санок. Потом у Анжелки мерзнут руки, потому что она забыла варежки, и на руках появляются цыпки. Мы возвращаемся, забегаем погреться в подъезд, варежки сушим на батарее, и опять бежим на горку, где тогда — гаражи, а теперь — новые многоэтажки.
О школе совсем чуть-чуть. Потому что я ее не любила. И только недавно мне перестали сниться кошмары про контрольную по физике, факультатив по математике и ленинский зачет.
Ужас конца каникул несколько компенсировали гости и торт по случаю папиного дня рождения, но лишь в малой степени. Первого сентября, с самого утра в школе заводили «Вычитать и умножать учат в школе, учат в школе, учат в школе». Слышно было не только в нашем микрорайоне, но и в прилегающих. Ну а потом начиналось — все как всегда: классные часы, политинформации, лабораторные работы, смотры строя и песни, вызовы к зубному, физ-ра в черных трусах (кому-то разрешали заниматься в тренировочных), поделки к 7-му ноября: мы с папой сделали «Шалаш в Разливе» (для нового поколения: «Разлив» это не нарицательное существительное, образованное от глагола «разливать», это имя собственное — название места, где Ленин скрывался от царской полиции).
Не помню, с какого возраста в нас начинали воспитывать политическую сознательность и пичкать марксистско-ленинским учением. То есть пассивное воспитание начиналось с пеленок: телевидение, радио, субботники, парады и демонстрации, открытки, плакаты к праздникам, книги, портреты вождей в газетах — все это было непрекращающейся пропагандой социалистического строя и идей коммунизма. Кажется, уже в детском саду отмечался день рождения Ленина — 22 апреля. Помню ласково улыбающийся портрет дедушки Ленина на стене. Еще помню слащавые рассказы о многодетной и дружной семье Ульяновых. В особенности один: о заплатке на подушке: как кто-то из младших Ульяновых прорезал подушку, а кто-то из старших придумал починить ее, поставив на дырку заплатку в форме, кажется, мака. Наверное, это был единственный «живой», не пропагандистский рассказ, другие я не запомнила. На обложке тетрадей в клеточку — по математике — таблица умножения, на обложке тетрадей в линеечку — по русскому — гимн Советского Союза. А клятва юного пионера? «Я, вступая в ряды пионерской организации Советского Союза торжественно клянусь: горячо любить свою Родину, жить, учиться и работать как завещал великий Ленин». Как же это надо было вбить в голову, что я спустя 20 лет все еще помню эти строки!
