Ознакомительная версия.
— Вас опять беспокоят призраки.
Рузвельт не захотел познакомить Херли с ялтинскими документами по Дальнему Востоку, но Херли настоял; в ходе последующей встречи посол почувствовал (так он утверждал позднее), что президент, кажется, менее уверен в целесообразности соглашений, и предложил обсудить их с Черчиллем и Сталиным. Президент держался основной линии — оказания военной помощи только Чану, — но призывал Херли продолжать умиротворение коммунистов и одобрил включение представителей Янани в китайскую делегацию на конференцию в Сан-Франциско. Херли покинул Белый дом удовлетворенный тем, что получил поддержку в своей борьбе с молодыми дипломатами.
Так для Рузвельта исчезла последняя возможность изменить свою стратегию в Китае. Однако, несмотря на все иллюзии, которые господствовали в представлении американцев о Китае, ставка Рузвельта на Чана проистекала отнюдь не из невежества, глупости или болезни. В ней сочетались утопические надежды на возможность единства китайцев, стабильность, прогресс и демократию, вестернизацию Китая — и близорукое военное планирование с целью уменьшить потери американцев в войне с Японией.
Едва Херли отправился из Вашингтона в поездку в Лондон и Москву, как американцам снова напомнила о себе необходимость советской помощи на заключительном этапе войны. Дивизии морских пехотинцев и солдат нахлынули 1 апреля на побережье Окинавы, самого большого острова в архипелаге Рюкю на пороге к Восточно-Китайскому морю. Это наиболее дерзкая операция во всей тихоокеанской кампании, поскольку Окинава всего в 400 милях к востоку от побережья Китая и в 350 милях на юго-запад от самого острова Кюсю. В день веселых обманов силы вторжения были удивлены сначала слабым сопротивлением. Но в следующую неделю, когда пехота устремилась по пересеченной местности к югу, она столкнулась с такой мощной обороной, какой еще не встречала в тихоокеанской кампании. По мере того как ожесточившиеся морские пехотинцы и солдаты пробивались через бесконечные лабиринты ходов сообщения, между укрепленными огневыми точками, потери росли в чудовищной пропорции.
Десантников атаковали несколько сот японских самолетов, поднявшихся с тыловых аэродромов. Многие самолеты были сбиты, но камикадзе в достаточном числе пробились сквозь огневую завесу и нанесли тяжелые потери, особенно эсминцам и сторожевым кораблям. Оказались успешными 22 из 24 самоубийственных таранов. Японский фанатизм явно усиливался, по мере того как американцы приближались к островам Кюсю и Хонсю. Со всей резкостью перед главнокомандующим и Пентагоном встал вопрос: несколько японских дивизий и горстка самолетов, управляемых камикадзе, в состоянии наносить такие потери, защищая отдаленный остров, — что же произойдет, когда американцы станут атаковать внутренние районы Японии?
В начале апреля было похоже на то, что атомная бомба поспеет как раз вовремя, чтобы использовать ее против Японии, если не Германии. А есть ли разница, какая из этих стран станет объектом бомбардировки? Ученые выражали все большую тревогу в связи с возможностью атомной бомбардировки гражданского населения, отсутствием международного контроля над информацией о разработке ядерного оружия, покровом секретности. Буш и другие оказывали на Стимсона давление с целью побудить его поддержать идею создания общего фонда информации о научных исследованиях в разных странах и предупреждения секретной разработки оружия. Однако Стимсон хотел делиться с русскими информацией об оружии только на основе принципа «реальной» взаимности. Он немного смягчился после долгой дискуссии со своим помощником Харвеем Банди, в ходе которой собеседники «коснулись непосредственно самых животрепещущих вопросов человеческой природы, морали и власти» (отметил в своем дневнике Стимсон), но министр все еще колебался — сохранение секретности или международный обмен информацией и контроль. Те же чувства переживал и Рузвельт — хотел повременить с обменом информацией, пока не пройдет испытание первой бомбы. Эйнштейн написал президенту письмо, представив ему Лео Сциларда, который поднимал вопросы рокового использования атомной бомбы в будущем. На этот раз Рузвельт не ответил.
В начале апреля Бопр вернулся в Соединенные Штаты и составил для президента новый меморандум, критикующий закрытость и недоверие в вопросе обмена информацией по разработке атомной бомбы. Он спрашивал Галифакса и Франкфуртера, каким образом можно заинтересовать документом Рузвельта. Посол и судья решили обсудить вопрос на личной встрече в вашингтонском парке Рок-Крик; ее наметили на 12 апреля.
Ведемейер, как и Херли, посетил Белый дом в марте. Весьма характерно, что Рузвельт принял своих помощников по Китаю отдельно друг от друга. Ведемейера еще больше, чем посла, поразили вытянувшееся лицо и отвислая челюсть Рузвельта. Но в одном, по крайней мере, президент выглядел убедительным: он готов сделать все возможное, чтобы народы Индокитая получили независимость от Франции. Он рекомендовал Ведемейеру исключить любые поставки французским войскам, действующим в этом регионе.
В последний год или два Индокитай стал почти навязчивой идеей для президента. В Ялте он сообщил Сталину, что имеет задумку установить временную опеку над Индокитаем, но англичане хотят вернуть его Франции, поскольку опасаются, что опека окажет негативное влияние на их собственное правление в Бирме. Президент добавил, что де Голль просил транспортные корабли для доставки в Индокитай войск «Свободной Франции». Сталин спросил, намерен ли президент их предоставить. Рузвельт дал уклончивый ответ в том смысле, что не может найти лишние корабли для де Голля.
Индокитай занимал мысли президента на пути домой из Ялты. Целых два года он уверял репортеров, что ужасно обеспокоен ситуацией в этом регионе. Цитировал Чан Кайши, говорившего на переговорах в Каире, что китайцы не хотят Индокитая, но и французы не должны им владеть. Рузвельт сообщил репортерам о своем предложении установить временную международную опеку над Индокитаем.
— Идея нравится Сталину. Китаю — тоже. Она не устраивает англичан — может взорвать их империю... Вильгельмина, — продолжал президент, — собирается вскоре предоставить независимость Яве и Суматре, а Новой Гвинее и Борнео — только через столетие или два. У коренных жителей Новой Гвинеи, объясняла королева, самые неразвитые в мире мозги.
Один репортер заметил, что Черчилль настроен против самоопределения народов. Премьер считает, что Атлантическая хартия не норма, но руководство; он не прочь ее урезать. Президент согласился с репортером.
Ознакомительная версия.
