226
Это было последнее письмо. 28 сентября 1905 года меня с товарищами увезли из Шлиссельбургской крепости. — Н. М.
В заключительном примечании к письмам Н. А. Морозова из Шлиссельбургской крепости приведем несколько сообщений о пребывании его в «государевых» каторжных тюрьмах.
М. Н. Тригони писал о начальном периоде их заточения: «Среди тишины, ничем не нарушаемой, справа слышались шаги бегающего, словно белка в колесе, Морозова» (Из воспоминаний об Алексеевском равелине, «Минувшие годы», № 4, 1908, стр. 61).
Сам Н. А. Морозов рассказывал по выходе из Шлиссельбурга, что, отрезанные от всего мира, он и его товарищи должны были искать всеми путями сношения с внешним миром, с живыми людьми, не принадлежавшими к составу охраны. В условиях их заключения и священник мог оказаться отдушиной, и он мог сообщить что-нибудь или "проговориться" о том или ином событии. Таков был их взгляд на приглашение священника в камеры (П. Е. Щеголев. Алексеевский равелин, книга о падении и величии человека. М., 1929, стр. 339).
Подробный рассказ о пребывании Н. А. Морозова в Шлиссельбургской крепости оставил И. П. Ювачёв, попавший туда в самом начале «вечного» заточения Н. А. Морозова. «Однажды летом 1885 г. приходит ко мне смотритель и спрашивает, не желаю ли я гулять вдвоем с одним из товарищей по заключению.
— Конечно, хочу.
Меня охватила невыразимая радость, но одновременно я почувствовал и некоторое смущение. Мне казалось, что я уже отвык от людей... Меня ввели в загородку, в северо-восточном углу тюремного двора, разделенную на небольшие клетки в виде секторов. Оставив меня в одной из них под присмотром жандармов, помещавшихся тут же, на деревянной вышке, смотритель пошел за другим заключенным.
Через три-четыре минуты слышу: ведут его. Открывается дверь, и входит высокий, страшно бледный и сильно истощенный молодой человек с небольшой русой бородкой, в таком же арестантском костюме, как и я, товарищ по заключению, по общим страданиям! Но, боже мой, что за вид у него! Болезненно худой, с тусклыми глазами; серый халат повис складками, как на вешалке, из башмаков выбились подвертки. Он не шагал, подымая ноги, а передвигал и волочил их, как старик. Пройдя два шага, он останавливается и смотрит себе под ноги, как бы выбирая место, куда стать... Мы сказали друг другу свои фамилии.
Во все время наших первых переговоров дверь была открыта, и солдаты вместе с смотрителем с видимым любопытством смотрели на наше свидание. Когда они ушли, Н. А. Морозов — так звали моего нового товарища — спрашивает меня: — Вы давно в одиночном заключении? — Три года.
Он недоверчиво заглянул мне в глаза и стал расспрашивать о моих занятиях. Потом, когда через десять минут оживленного разговора мы стали друзьями, он откровенно признался:
— А знаете ли, я ведь вас заподозрил, когда вы сказали мне, что сидели три года. — Почему же? — Да у вас блестят глаза, как будто вы вчера приехали из деревни. Я вот совсем ослабел глазами, теперь и читать не могу.
Я объяснил ему, что прежде я тоже не мог читать, но потом, ежедневно делая холодные ванны для глаз, снова укрепил их.
Это был Н. А. Морозов... Мы виделись во время прогулок два раза в неделю. Каждый из нас приходил на свидание с кучею всевозможных вопросов, но предложить их один другому на разрешение мы никогда не успевали. Тогда мы придумали такую систему: как только встречаемся в загородке, прежде всего выкладываем друг другу все наши заранее приготовленные вопросы. Иные сейчас же разрешались, а которые требовали более обдуманного ответа, оставлялись до следующего свидания. И о чем только не переговорили мы в эти немногие минуты! К моему счастию, я встретил в Морозове тоже любителя математики и астрономии [И. П. Ювачёв был до ареста морским офицером]... К сожалению, он настолько ослаб глазами, что временами совершенно не мог ни читать, ни писать. Иногда он выносил книгу на прогулку и просил меня прочесть наиболее заинтересовавшие его страницы. А ведь был когда-то красивый, здоровый, краснощекий юноша! Николай Александрович много мечтал по выходе из тюрьмы завести школу и отдать все свои силы, богатства и способности детям» (И. П. Ювачёв. Шлиссельбургская крепость. М., 1907, стр. 71 и сл.).
Автор этого рассказа не упоминает об одном любопытном эпизоде из его совместных прогулок с Н. А. Морозовым в клетках Шлиссельбургской крепости. Разделявший до ареста боевую программу «Народной воли», Ювачёв в годы заточения постепенно «превратился в миролюбца в духе Толстого и советовался с Морозовым, не должен ли он, согласно изменению своих убеждений, довести до сведения правительства об одной тайне, известной ему как революционеру: дело шло об указании места, с которого легко было сделать покушение на жизнь императора Александра III, жившего в Аничковом дворце. Отец Ювачёва служил в этом дворце и имел квартиру, из окна которой с величайшей легкостью можно было бросить бомбу в экипаж царя при его выездах из дворца. Стоит ли говорить, что Морозов отклонил Ювачёва от этого поступка» (В. Н. Фигнер. Соч., т. II, 1932, стр. 110).
Рассказывая о посещении шлиссельбуржцев царскими сановниками, В. Н. Фигнер сообщает, что именно жандармский генерал А. И. Пантелеев разрешил передать рукопись Н. А. Морозова «О строении вещества» для рассмотрения и отзыва профессору химии. Кроме разговора о рукописи, командир жандармского корпуса затронул и вопрос политический. «Вы боролись против самодержавия, — сказал он тоном победителя, — но это самодержавие теперь крепче, чем когда-либо». Морозов отвечал: «Пусть ваше мнение таково, но я остаюсь при убеждении, что только политическая свобода даст России возможность развиваться и процветать» (Соч., т. II, стр. 178).
В конце 90-х годов к заключенным попал журнал «Новое слово», в котором печатались статьи марксистского содержания. «Впечатление от журнала было, можно сказать, потрясающее... Тотчас среди нас обозначились различные лагери: одни торжествовали, другие чувствовали себя уязвленными. Лукашевич [И. Д., осужденный по процессу А. И. Ульянова за покушение 1 марта 1887 г. на Александра III] и Новорусский... заявляли, что были социал-демократами... Их поддерживали... Шебалин и Янович... Примкнул к ним и Морозов... Начались обсуждения, горячие споры» (В. Н. Фигнер. Соч., т. II, 1932, стр. 183 и сл.).
Кроме научно-исследовательской деятельности, преподавания товарищам и писания стихов, Н. А. Морозов занимался в Шлиссельбурге, правда недолго, редактированием тюремного журнала «Паутинка». Вышел только один номер (В. Н. Фигнер. Соч., т. II, стр. 187).
В революционные дни 1905 г. опустевшая каторжная тюрьма Шлиссельбургской крепости была местом паломничества петербуржцев. Старый тюремный надзиратель водил посетителей вдоль камер, объяснял, где, кто и как сидел. О Н. А. Морозове он рассказывал: «Морозов сидел по-благородному, как мышка, не слыхать его. Заглянешь в глазок, а он либо пишет, либо так себе спокойно думает» («Голос минувшего», № 11 за 1915 г., стр. 127).
