Мне везло. За что? Может быть, за то, что я слишком много страдал физически. Месяц, когда меня ранило. Очень страшно — это бой. Толпа на толпу, пушка на пушку, винтовка на винтовку. Они вооружены до зубов, у нас пушки на конной тяге в начале войны. Так жалко лошадей! Самое страшное воспоминание, когда я в ватнике полз по ручьям крови. Лежал в палате смертников. Лежал на спине и читал Гоголя. Потом врач сказал: переведите его в палату выздоравливающих.
Я так бедно жил. Я входил в дом и не мог снять калоши — не было подметок. Стоял около двери. Писал на старых конторских книгах. В темной послевоенной Костроме, я на костылях. Делать нечего. Фитилек горит в пузырьке. И так сладко писалось!
В Литературный институт пришел на костылях. Меня спросили: «У вас есть что-то творческое?» А я принес только инсценировку «Обыкновенной истории» Гончарова… Это было не очень творческое. Потом эту пьесу прочел в театре. Понравилось. Говорят: несите в цензуру. В цензуре все было не так сложно. Сказали: зайдите завтра утром. Утром цензор говорит мне: «Спасибо, товарищ Розов, прочел. Всю ночь читал. Плакал. Но — запрещаю».
Потом, через десять лет, в недрах литинститутского архива нашли эту инсценировку и она пошла у Ефремова, ее поставил театр «Современник» и я получил за нее Государственную премию. А ведь за инсценировки Госпремий никогда раньше не давали. Сейчас Олег Табаков два раза в месяц в своем театре при полном аншлаге играет мою пьесу. Мне кажется, играет он ее для меня, потому что со спектаклей Табакова всегда очень большие отчисления. Но я живу хорошо, у меня военная пенсия, как у инвалида.
Я сделался драматургом сам по себе. Сейчас у вас главное — общаться с порядочными интересными людьми. Я ни разу не заключал договоры на пьесу. Вызывали в Министерство культуры, но никогда не писал пьес, на которые заключал бы договор. Всегда потом получалась совершенно другая пьеса.
У меня есть какое-то предвидение. В пьесе «В поисках радости» в конце первого акта герой рубит шашкой мебель. Я еще тогда не предвидел этого обарахления в стране. Я получал огромные деньги, но не тащил в дом антиквариата. Одному дядюшке, другой тетушке — вот им посылались деньги. У меня поэтому никогда ничего не пропадало на сберкнижке. Собирал почтовые марки, потом продал, думал, что умру, — а дети в этом ничего не понимают.
Не насилуйте воображение. Умейте ждать.
На многое не обращайте внимания. Не стоит. Любите жизнь. Искусство оказывает большое действие на человека. Искусство лечит. Я помню, в Ялте со мной приключилась страшная русская болезнь — хандра. Это когда ничто не мило. Я пошел на концерт Рихтера. Рихтер опустил руки на клавиши — и в первый же момент все из меня вылетело. Блаженство, когда что-то зудящее в сознании, выключается. С температурой я недавно ходил в Большой театр на «Реквием» Верди. Вернулся из театра — температуры нет.
Была Октябрьская революция. В 1989 году произошла контрреволюция. Какие-то вещи вернулись, но пропало огромное ценное государство. Как много жуликов оказалось, — все бывшие партработники.
Я так хотел сделать инсценировку по Достоевскому о Смердякове, но сил нет. Он брат знаменитых трех братцев, но они держат его за слугу. Я хотел написать «Муки Смердякова».
«Кабанчик» — тоже пророческая пьеса. Молодой человек кончает жизнь самоубийством, когда узнает, что его отец, секретарь обкома, берет взятки. Эта пьеса написана перед перестройкой.
За рубежом другой зритель — он заплатил деньги, он должен получить удовольствие.
Мы живем в реальном мире, но в этот мир вошли какие-то другие существа. Телевизор — вы себе купили в квартиру зверя. Я реалист, я всегда стремлюсь к реальности.
Розов рассказывает, как в детстве лежит на кровати, за окном ясный летний день, и он чувствует, что с ним это уже случилось. Розов считает, что душа бессмертна.
Несмотря на то, что я предполагал обсуждать роман Ильи Балакина и читал, притащив тяжелую рукопись в Иркутск, в мое отсутствие Саша решил обсудить Юлю Божьеву. Юля, конечно, сделала за два года очень большой прогресс, но рассказ внестилевой, лишь с намечающейся робкой стилистикой. Лет 27-ми женщина, у которой умер муж, и 15-летний мальчик, фантазер. Отношения дружеские, романтически никуда не переходящие. Рассказ практически никакой, тем не менее вызвал довольно серьезное обсуждение. Сережа Терехов отметил, что все время в момент чтения разные места в рассказе хочется переписать. И это справедливо. Прежде всего надо определить характер отношений между героями. Могут ли они быть идеальными?
Я в этот момент вспомнил, как с К-ой в Москву — в той истории я был самым младшим и не думаю, что кто-либо из свидетелей еще жив, — моей матери послал из Ташкента, где я тогда молодой парень жил, коробку из-под ботинок с узбекским виноградом. По тем временам лакомство умопомрачительное. К — на пришла к моей маме, и у них состоялся разговор. Мать, как и любая мать, очень проницательна, особенно, когда дело касается ее сына. К-не в то время было 40 лет, она была знаменитой актрисой, мне — 20. Только много позднее я понял, с каким внутренним напряжением, как натянутая струна, шел этот разговор между двумя женщинами, почти ровесницами.
Я вспомнил и историю В.Ш. моего друга и отличного писателя. Он много в свое время сделал для меня, и очень жаль, что его уже нет. У него тоже были очень напряженные и не совсем целомудренные отношения со своей учительницей. А был он тогда в 10-классе. Это к тому, что любая проза должна или доказывать силой слова свое, независимо оттого, могло именно так быть или не могло, или идти за общеизвестной правдой жизни. Но и правду, и эту жизнь тоже надо все равно доказывать.
В начале собственного семинара я довольно подробно рассказывал о только что прочитанном романе М. Бредбери «Доктор Криминале». На его примере — технологию построения западного «профессорского» романа. Герой, фон, сюжет, политика, современность. Сравнивал с Экко и Фаулзом.
В три часа приезжал директор еврейской школы при синагоге в «Марьиной роще». Здесь собирают еврейских детей со всей России и дают им образование. Образование в основном религиозное и прагматическое. Например, сильно сокращена программа по русской литературе. Дети будут утром уезжать на автобусе в свою школу, а в девять вечера автобус будет их привозить. Но вот в пятницу вечером и в субботу дети должны до школы ходить пешком. От нашего общежития до Марьиной рощи идти минут двадцать. Это тоже аргумент в выборе места проживания. Директор молодой парень по имени Арон. Все в полном наборе: пейсы, широкополая шляпа, под которой кипур, черная одежда. Директор в свое время закончил Второй медицинский институт. Еврейской школе надо где-то этих ребятишек поселить. Они уже посмотрели наше общежитие и пришли договариваться. Пока детишки живут в гостинице «Металлург», где и дорого и «не так интеллигентно». «Проходите там по разряду жидов?» Я мгновенно прикинул, что институту такое соседство не навредит, а вот с коммерческой стороны такие жильцы могут оказаться выгодными. Начали торговаться, и сошлись на 3.000 рублях за комнату, 500 рублях за смену белья. Школа селит 40 человек. Возможна еще аренда нашего спортзала и маленького зала на первом этаже. Под еврейскую молодежь надо освобождать половину этажа, я мысленно прикинул — седьмой. Слово сироты почему-то заставляет меня расслабится. На седьмом потише и пообособленнее. В уме я еще держу ремонт не только туалета и кухни «еврейского» отсека, но и реконструкцию мест общего пользования противоположной стороны коридора. Эта аренда, если все состоится, компенсирует плату за новую охрану.
