Л. Н. согласился со мною. На другой день он сказал мне:
— Мне очень важен был вчерашний разговор о сумасшествии. Я много думал об этом. В нас два сознания: одно — животное, а другое — истинно духовное. Оно не всегда в нас проявляется, но именно оно и составляет нашу истинную духовную жизнь, не подчиненную времени. Не знаю, как у вас в вашей короткой еще жизни, а у меня в моей долгой есть периоды, которые ясно сохранились в памяти, а другие совершенно исчезли, их нет. Эти сохранившиеся моменты чаще всего — моменты пробуждения духовного «я». Часто это бывает в то время, когда совершаешь дурной поступок и вдруг просыпаешься, сознаешь, что это дурно, и особенно ясно чувствуешь в себе духовную жизнь. Духовная жизнь — это воспоминание. Воспоминание — не прошедшее, оно всегда настоящее. В этом нашем более и более проявляющемся духовном существе и заключается прогресс человеческого временного существования. Для духовного существа не может быть никакого прогресса, так как оно вневременно. Зачем эта временная жизнь, мы не знаем; она только преходящее явление. Образно мне представляется это проявление в нас духовного «я» как бы дыханием Бога.
— О нереальности времени есть прекрасная сказка в «Тысяче и одной ночи», как кого‑то посадили в ванну, — он окунулся с головой и увидал длинную историю с самыми сложными приключениями, а потом, когда он поднял голову из воды, оказалось, что он только раз окунулся.
Л. Н. рассказывал про Николая Федоровича Федорова и его друга и последователя Николая Павловича Петерсона, особенно про Федорова.
— Они принадлежали к секте верующих в воскресение мертвых здесь, на земле. Их идея состоит в том, что люди должны стремиться воскресить всех прежде умерших. Они верят, что путем многовековой упорной работы человечество дойдет до этого. Для этого надо изучать все старое и восстановлять его. Федоров был библиотекарем Румянцевского музея и собирал со страстью всякую старину: портреты, вещи и т. п. Человечество должно перестать размножаться и восстановится все. Вот их идеал. Оказывается, Владимир Соловьев и отчасти Достоевский — сохранилось его письмо об этом — верили в эту идею.
— Федоров, кажется, жив еще. Ему должно быть за 80 лет. Он всю жизнь жил аскетом. Когда я раз пришел к нему весной, увидал легкое пальто и спросил его: «Вы уже надели легкое пальто?» Он ответил: «Христос сказал: если имеешь две одежды, отдай неимущему, а у меня два пальто». И с тех пор он уже всегда носил только легкое пальто. Получал он немного, ел чуть — чуть, спал чуть ли не на досках, помогал бедным и отказывал себе во всем. Он написал очень много, но его работы остаются в рукописи: у его единомышленников нет средств их напечатать, а из издателей никто не берется.
В Ясной этим летом появились какие‑то ядовитые мухи, от укуса которых раздувается все лицо. Л. Н. сказал:
— Я как‑то, когда был моложе, хотел рассказ написать, как молодой человек приехал летом в дом, где была молодая девица. В первый же день они влюбились и были без ума друг от друга. Ночью, когда он спал, его укусила в губу какая—το муха, и у него разнесло пол — лица. Губа и щека раздулись, и лицо стало преглупое. Когда наутро девица его увидала — сразу вся любовь прошла. Иллюзий уж не было: она увидала в нем множество недостатков, которых накануне вовсе не замечала.
Говорили о священнике Григории Петрове.
Л. Н. сказал об нем:
— Он, как это было с Амвросием Оптинским, делается рабом своей известности. Это какие‑то жалкие люди. Вообще, слава, известность — опасная вещь. Она вредна еще тем, что мешает просто, по — христиански относиться к людям. Вот, например, Горький мне очень приятен как человек, а я не могу к нему вполне искренно относиться. Мне его слава мешает. Он как будто не на своем месте. И ему самому слава вредит. Его большие повести хуже мелких рассказов, драмы хуже повестей, а эти обращения к публике просто отвратительны.
— Кто‑то, впрочем, сказал: если мое произведение все бранят, значит, в нем что‑то есть. Если все хвалят, значит, оно плохо, а если одни очень хвалят, а другие очень бранят, тогда оно превосходно. По этой теории произведения Горького превосходны. Может быть…
Ко Л. Н. приходил слепой, очень его заинтересовавший. Слепой стремится попасть в училище слепых, чтобы пополнить свое образование, и Л. Н. хочет ему в этом помочь. Слепой этот собирается описать свою жизнь.
Мы собирались после обеда гулять. Л. Н. беседовал со слепым. Потом он его отвел на кухню, чтобы ему дали поесть, и простился с ним.
Слепой сказал ему:
— Хотелось бы еще с вами поговорить.
Л. Н. ответил:
— Не знаю, может быть, потом еще поговорю с вами.
Пошли гулять. Но едва мы прошли полдороги до ворот, Л. Н. сказал, что раздумал гулять, и вернулся домой.
Софья Андреевна заметила:
— Это он, наверное, раскаивается, что от слепого ушел. И действительно, мы долго гуляли, а когда вернулись, Л. Н. все еще сидел со слепым. Л. Н. сказал мне потом:
— Этот слепой рассказывал много легенд. Одну я никогда не слыхал:
— Однажды Христос и апостол Петр шли по земле и видят — мужик — старик плетет плетень из лебеды. Христос спросил его: «Что же это ты, дедушка, такой непрочный плетень из лебеды плетешь?» А мужик говорит ему: «Я стар, на мой век хватит». С тех пор Бог сделал так, что люди своего веку не знают.
— Другую еще легенду он рассказал мне, которую я и прежде знал, только в другой версии.
— Жил старик праведный в лесу один. И вот люди пришли к нему и говорят: «Что же это ты в храм Божий никогда не сходишь?» Старик послушался и отправился с ними. Только они по реке в лодке поплыли, а он по воде пошел. Приехали, пошли в церковь, а в церкви черти на полу кожу растянули и на ней имена грешников записывают. Старик посмотрел, посмотрел и выругал чертей, а они и его записали. Назад он уже по воде идти не мог, а должен был в лодку сесть.
Л Н. сказал:
— Я вот умирать собираюсь, а у меня пропасть сюжетов, и нынче еще новый сюжет. У меня их целый длинный список…
Л. Н. собирается изложить в художественной форме буддийское учение «Это ты», смысл которого тот, что в каждом человеке и его поступках всегда можно узнать самого себя.
Л. Н. вспомнил как‑то:
— Когда меня маленького в первый раз взяли в Большой театр в ложу, я ничего не видал: я все не мог понять, что нужно смотреть вбок на сцену, и смотрел прямо перед собой на противоположные ложи.
1 августа. Получил письмо из Ясной от М. А. Маклаковой от 28 июля с припиской: «Лев Николаевич просил вам передать, Александр Борисович, что, конечно, все будут очень рады вашему приезду и вас ждут. Здоровье его очень хорошо, только вчера он упал на теннисе и немного ушибся и прибавил, что жалеет, что так мало.
