фрейлину, Дженнифер Биван, что стало для принцессы самым драгоценным подарком. Наличие молодой придворной дамы наконец давало возможность Маргарет выезжать без обязательного сопровождения сестры, матери или кого-то из придворных, а значит, пришла долгожданная свобода.
В ее распоряжении оказался и Питер Таунсенд, который сопровождал принцессу в первом самостоятельном официальном визите. В октябре, за месяц до свадьбы сестры, они прилетели в Белфаст для участия в церемонии спуска на воду лайнера Edinburgh Castle весом в 28 700 тонн. С тех пор ходят упорные слухи о том, что Таунсенда по ее желанию разместили в комнате, примыкающей к спальне принцессы в замке Хиллсборо. Никто никогда даже намеком не обмолвился о нарушении правил приличия. Однако если бы история о женатом мужчине, спавшем в соседней с сестрой королевы комнате, просочилась в прессу, это спровоцировало бы нежелательный скандал5.
В сентябре в сопровождении своей новой фрейлины Дженнифер Биван и Питера Таунсенда Маргарет совершила официальную поездку в Амстердам, представляя короля на инаугурации королевы Юлианы Нидерландской. Принцесса ростом всего в пять футов [11] выглядела очень юной и несколько потерялась в окружающей ее толпе. Именно во время этого визита, в отсутствие сопровождающего ее придворного или члена королевской семьи, окружающие впервые заметили явное взаимное притяжение между королевским шталмейстером и королевской дочерью. «Они все время переглядывались, даже во время официальных мероприятий», – вспоминала одна из присутствующих дам6. Принцесса выглядела потрясающе в сверкающей тиаре, одолженной у сестры, и в кремовом, расшитом жемчугом платье от Нормана Хартнелла. В тот вечер на балу в международном культурном центре ее сияющий вид бросался в глаза, когда она танцевала с полковником ВВС. Они не уходили до трех ночи. Быстро распространились слухи о том, что Маргарет зашла слишком далеко, «опираясь на Таунсенда и держа его за руку». Его воспоминания, однако, сильно разнятся в оценке событий того вечера. Он жаловался на духоту, скопление народа, что не доставило ему никакого удовольствия.
Однако позже Таунсенд признал: «не осознавая этого, я увлекся и оказался немного дальше, чем нужно, от дома и немного ближе к принцессе»7. Он все больше видел в ней не столько неопытную девушку, находившуюся под его опекой, сколько привлекательную и соблазнительную женщину. Таунсенд целиком и полностью организовал визит Маргарет – давал рекомендации, как себя вести, и даже писал для нее короткие речи, если ей предстояло выступать. Биограф Маргарет пишет, что растущее влечение оставалось дружески-невинным, не более чем «непринужденными и простыми отношениями, основанными на взаимной приязни, доверии, общих интересах и вкусах и восхищении»8.
Нужно отметить, что в этот поворотный момент, когда отношения стали перерастать в нечто более глубокое, Таунсенд понял, что оказался в ловушке распадающегося брака. Его жена перестала разделять его устремления. Южноафриканский вояж породил в ней желание «расширить горизонты и выйти за пределы узких рамок дома»9. Эти горизонты по иронии судьбы начинались и заканчивались рабочими границами – Букингемским дворцом. Когда он обнаружил, что жена изменяет ему с гвардейским офицером, это в конце концов привело к распаду брака.
Но на какое-то время зарождающийся роман Маргарет отодвинулся на второй план из-за более серьезных событий. Вернувшись в Балморал из Амстердама, они узнали, что король наконец сообщил докторам об изнуряющих болях в ногах. Не желая поднимать шум, он тайно пытался облегчить боли при помощи гомеопатических средств и совершал пешие прогулки по вересковой пустоши. Промедление почти стоило ему жизни. Доктора пришли в ужас от его состояния и обратились за советом к крупному специалисту по сосудистым заболеваниям. Профессор Джеймс Лермонт, приехавший на консультацию из Эдинбурга, поставил неутешительный диагноз. Король страдал от болезни Бюргера, или воспаления артерий. У него уже началась гангрена, и впереди зловеще маячила перспектива ампутации. Угрожающее состояние здоровья осложнялось циррозом печени и неуточненным заболеванием легких, возможно раком.
Король настоял на том, чтобы на время скрыть новости от Елизаветы, так как роды ожидались со дня на день. Спустя два дня после того, как королю поставили диагноз, Елизавета родила сына, Чарльза Филиппа Артура Георга, весом в семь фунтов и шесть унций [12]. За воротами Букингемского дворца началось стихийное празднование, народ приветствовал каждую машину, въезжающую и выезжающую из дворца. Маргарет узнала новость во время официальной поездки в Шеффилд. По некоторым сведениям, она пустилась в пляс вокруг разложенного в честь события костра и сказала: «Полагаю, теперь меня будут звать тетушкой Чарли»10. Эта ненароком оброненная фраза пристала к ней на всю жизнь.
Спустя два дня, 16 ноября, король признал, что долгожданное турне по Австралии и Новой Зеландии придется отложить. Он дал разрешение обнародовать медицинский бюллетень, в котором говорилось, что все запланированные мероприятия с его участием откладываются на неопределенное время. Отцовская болезнь, с одной стороны, потрясла Маргарет, а с другой – повергла в уныние. Она с таким нетерпением ожидала поездки, в которой ей предстояло сопровождать родителей! Столько счастливых часов она провела, выбирая многочисленные наряды, а теперь им суждено было вернуться в гардероб. Через несколько недель король немного поправился, и ему уже не угрожала ампутация ноги. Он чувствовал себя относительно хорошо и даже смог присутствовать на церемонии крещения принца Чарльза, состоявшейся в декабре в белой, отделанной золотом Музыкальной комнате Букингемского дворца.
Во время обряда крещения Маргарет в роли крестной матери держала малыша на руках. Его облачили в то же самое крестильное одеяние из хонитонского кружева, в котором крестили и ее, и сестру. После церемонии крещения обе сестры согласились взять на себя больше официальных функций отца, выздоровление которого шло очень медленно. На обеих сестер, в особенности на предполагаемую наследницу, с надеждой смотрели как на новое королевское поколение, в то время как король неумолимо уходил в прошлое. В семье с ним становилось все труднее справляться. Всегда подверженный вспышкам гнева, во время долгого и мучительного лечения он все больше проявлял несдержанность. Время от времени он срывался на крик, который один из придворных называл «ганноверским лаем». Принцы и короли вообще имели привычку кричать на служащих и прислугу по любому поводу. Энергичного короля его состояние, безусловно, угнетало. Он любил находиться на свежем воздухе, а теперь болезнь приковала его к кровати и креслу на продолжительное время. Все знали, что только Маргарет могла его успокоить. В марте 1949 года ему сделали серьезную операцию на позвоночнике, чтобы восстановить кровообращение в ноге. Считалось, что она прошла относительно успешно, но восстановление проходило
