с мадам Ренуар; он опасался поздним сном повредить завтрашнему сеансу» [80].
Семья была для Ренуара опорой и вдохновением. Его сын, герой войны, завоевал достойное место в истории кинематографа.
Один из первых коллекционеров полотен художника был чиновником, который при своих весьма скудных ресурсах сумел создать одно из самых замечательных собраний. Правда, в то время для того, чтобы коллекционировать, не требовалось быть богатым, – «достаточно было иметь немного вкуса» [81].
Целительная сила искусства
Графоман – это человек, который считает, что состояния, в котором он находится в процессе создания картины, достаточно. Он не способен отнестись к результату критично, потому что не мыслит его отдельно от себя. С сожалением приходится признать, что нередко графомания пользуется спросом, ведь она вводит в дефокус не хуже бокала вина. Ницше встрял бы тут с разговорами о дионисийстве и был бы прав. Вводят в дефокус и мусульманские орнаменты, поэтому каждый раз решить, является ли произведение графоманией или нет, можно только опираясь на свой вкус.
Ошибочно переносить впечатление, которое производит картина, на процесс ее создания. Если картина впечатляет, это не значит, что художник был впечатлен. Если картина умиротворяет, это не значит, что художник был умиротворен. Вполне возможно, большую часть времени он был собран и рационален.
Трепетное отношение мы приносим с собой. В теории искусств иногда рассматривают некоего сферического зрителя в вакууме, идеального созерцателя, который или «должен понять», или, «конечно, чувствует». Но к искусству обращаются не только «для чего-то», к искусству можно приходить устав от работы, осовев от рутины, заскучав, разочаровавшись, испытывая душевную боль. Зрелому человеку вообще нужна страсть, пусть и поддерживаемая искусственно, утешение, причина просыпаться по утрам.
Искусство дает иллюзию выхода оттуда, откуда выхода нет. Оно назначено на должность свободы, и было бы странно, если бы на эту должность было назначено что-то другое.
Тулуз-Лотрек интересовался медициной, а еще у него был баклан. Птицу звали Том. Лотрек ловил с ним рыбу и заказывал ему в кафе абсент.
Когда у одной из самых жизнестойких женщин Монмартра Сюзанны Валадон был роман с Лотреком, она симулировала попытку суицида. Художник поверил, но, случайно подслушав ее разговор с матерью, понял, что был обманут. Больше в отношения он не вступал. Сюзанна ценила талант Лотрека, «его зачастую бичующие карандаш и кисть» [82]. Иногда говорят, что Тулуз-Лотрек показывал правду, и это злило буржуа. Богема, видимо, на монументальные карикатуры не обижалась, хотя мы видим, что Гонкуры обижались на Золя и по гораздо более мелкому поводу.
Не существует отлаженного процесса переработки общественного запроса в художественное решение. Художник рисует, как может. Публика вправе решить, что он выразил то, что они смутно ощущали. Хотя у них, возможно, и желания такого не было – это явление ощущать. Бордели, вынужденные ввиду конкуренции разнообразить свои услуги, были банальны как мясная лавка для человека, который посещал их в третий раз. Художник может сам удивиться тому, какое значение начали придавать его работам. Но если эта оценка ему выгодна, скорее всего, он в нее поверит.
Именно так, на стыке потребностей, и возникают общественно значимые явления. Иногда это происходит случайно.
Анри Тулуз-Лотрек. Аристид Брюан, 1893 год
Художник может сомневаться, что то, что он сделал, хорошо. Именно эту естественную неуверенность могут подразумевать под муками творчества. При наличии поддержки ему легче будет закрепить найденную манеру. Не зря так ценят педагогов, умеющих находить талант, подчас именно они его и создают.
Аристид Брюан сколотил состояние, оскорбляя обеспеченных людей. Говорил ли он им «правду» – вопрос, ответ на который ничего нам не даст. Гораздо интереснее, что как только бичеватель пороков смог позволить себе жизнь сибарита, ненависть к буржуа сразу же куда-то пропала.
От коллег по выступлениям на Монмартре Джейн Авриль отличали образование и хороший вкус. Лотрек тоже испытывал дружеские чувства к этой «болезненной, впечатлительной молодой женщине с несчастным лицом, бирюзовыми глазами, попавшей в толпу девок, которые называли ее Безумная Джейн. Они считали ее чужой. Она разбиралась в картинах и книгах, у нее был хороший вкус. Ее утонченность, изысканность, культура, одним словом, “одухотворенность” выделяли Джейн среди товарок по “Мулен Руж”, которые, как водится, ненавидели ее за это» [83].
Лучшая часть работ Тулуз-Лотрека – гибрид монументального языка плаката и карикатуры с ее точно подмеченными деталями. Именно заказ на плакат раскрыл его талант. До этого наблюдательность была, а стиля не было.
Любовь к алкоголю вкупе с болезнью от любви довели его до галлюцинаций и психиатрической лечебницы. Однако в отличие от Ван Гога к посмертной судьбе его образа это не прилипло. Почему могли злить публику работы Лотрека? Возможно, на это повлияли террористы-бомбисты. Когда шатается мировой порядок, угрожая и походам в Оперу, и наличию горячего обеда каждый день, хочется стабильности. Мысль про гения-революционера, который беспокоит обывателя огнем своего бытия, скорее романтична, нежели реалистична. Уважаемого обывателя волнуют и клошары, и слишком громкая музыка, и повышение цен. Если в этот вселенский круговорот раздражителей удается втиснуться художнику, это скорее победа.
Анри Тулуз-Лотрек. Портрет Джейн Авриль, между 1891 и 1892 годами. Институт искусств Стерлинга и Франсин Кларк, Уильямстаун
Почему запил Лотрек? Почему опустил руки? Возможно, разочаровался в труде художника и не сумел придумать себе новую цель. Саморазрушение, как и становление таланта, начинается с пустяка.
Десяток примеров того, как после смерти художника цены на его работы взлетают, и вот уже розыск новых гениев становится в узких кругах так же популярен, как охота на трюфели. Среди образованных людей становится хорошим тоном любить не официально признанный постылой властью Салон, а художников дерзких и непризнанных. Просто представьте, было ли такое возможно, например, в Византийской империи.
Вряд ли есть человек, который отсмотрел все произведения художников XIX века и сам выделил те работы, которые кажутся ему выдающимися. Скорее мы ограничены теми книгами, которые прочли, творениями, которые экспонируются, и мнением профессионального сообщества. И потом, если попадаем в парижские музеи, смотрим на работы «салонных художников» заранее осуждающим взглядом. Они, конечно, не импрессионисты.
Больдини. Клео де Мерод, 1901 год. Частная коллекция
Еще двадцать лет назад наше знание было опосредовано тем, что издано, переведено, доставлено в нашу библиотеку. Интернет изменил эту ситуацию. Теперь доступно огромное количество изображений. Разглядывать их на экране гораздо удобнее,
