О том, как встретила Фатьянова композиторская Москва, вспоминает Сигизмунд Кац: «Все эти сплетни и слухи сразу опроверг приезд Фатьянова в Москву из города Чкалова летом 1944. Он оказался красивым, высоким, широкоплечим блондином с приятным открытым русским лицом — этакий Добрыня Никитич в солдатской шинели. Он сразу вошел в наш «песенный круг», и мы быстро подружились».
Конечно, в июньской Москве, славной своей огнедышащей жарой, в зимней шинели ходить было бы невозможно. Скорее всего, Сигизмунд Кац увидел в поэте эпическую фигуру Русского солдата, для которого шинель — и броня, и постель, а зачастую и кров.
Многие композиторы хотели бы поработать с Фатьяновым, но он, как верный товарищ, как благородный и благодарный человек признавал среди них до поры только Соловьева-Седого. Да и равных по простоте и изысканности мелодий этому композитору не было. Да, Фатьянов, казалось, принадлежал всем, широкая душа. Но, несмотря на широту, в нем была некоторая настороженность по отношению к новым знакомым, свойственная цельным людям. Его дружелюбие люди часто принимали за дружбу. Но будучи очень ранимым в отношении своих стихов, он внутренне боялся нарваться на скептицизм, иронию и бестактность в их оценке. Оттого он не впускал в свой творческий мир новых людей, ограждая себя свойственной только поэтам «поэтической» целомудренностью.
Тем летом случилась еще одна радостная встреча. На противоположной ему стороне улице Горького Алексей выхватил из толпы прохожих лицо Александра Подчуфарова.
— Сашка! — закричал он и, увидев, что обернулись два десятка «Сашек», кроме нужного, прибавил голоса: — Чка-а-лов!
На остановившегося с широченной улыбкой «Чкалова» не успели налюбоваться зеваки, потому, что он прыгнул через ограждение и с распростертыми объятьями побежал через проезжую часть туда, где, как на голубятне, высоко размахивал военной фуражкой высоченный и мало кому знакомый в лицо Алексей Фатьянов.
…Они зашли в знакомое местечко выпить по сто граммов «наркомовских». А после того, как разговор от бурных междометий перешел в плавное течение, Александр сказал:
— Вот так, Алеша, оказывается приходит слава — твои песни поют везде! Твоя фамилия звучит, как фронтовая гармошка!
— Какой Слава приходит? — притворно удивился Фатьянов и подмигнул: — То-то, брат! А я что говорил?
Подчуфаров подмигнул в ответ и поправил:
— А мы что говорили!
На обоих были военные гимнастерки, и оба разъезжались из Москвы. Александр вскоре отправлялся опять на фронт. Алексей вместе с ансамблем готовился к гастрольной поездке в освобожденный Харьков.
Ансамбль песни и пляски Алескандрова
Самый главный военный ансамбль страны принял молодую знаменитость. Несомненно, он стал козырем ансамбля, третьего в своей творческой судьбе, первого среди всех. Александр Васильевич Александров был доволен. Он любовался молодым богатырем, который знал толк и в пенье, и в пляске, мог сочинить по случаю яркую репризу, реплику. Казалось, этому талантливому «крестнику» Соловьева-Седого любая нагрузка — по плечу. О нем давно твердил Александрову композитор, являясь на репетиции собственных песен, и, оказывается, был прав. Фатьянов стал находкой для его возлюбленного детища, он истинно был достоин «его» ансамбля.
Стареющий музыкант делил свою отчую душу между восемнадцатилетней женой и ансамблем. В каждом молодом артисте он мог бы предполагать соперника, а все они были красавцы на подбор… Но убеленную сединами голову он держал с достоинством Цезаря, а любящее его сердце умело отличать любовь от легкодумной страсти.
Он создал и полюбил этот грозный и красивый ансамбль. До 1928 года в стране ничего подобного не было. Не однажды Александров говорил с друзьями о том, как неплохо бы было иметь государственный военный ансамбль. А друзья — военный культработник Феликс Данилович и театральный режиссер Павел Ильин — вдруг приняли его невероятные мечты, да и «благословили» его, и взялись помогать. Климу Ворошилову весьма понравилась эта затея, и с его поддержки скоро такой ансамбль появился при Центральном Доме Красной Армии. Возглавил его профессор Московской консерватории Александр Васильевич Александров. Сам Иосиф Виссарионович не остался безучастен, он профессору по-человечески симпатизировал. Они могли подолгу разговаривать в затворенном кабинете, Александров заходил к нему запросто, без церемоний. Еще в дореволюционной Москве, да и в церковной России регент Александров пользовался высоким музыкальным авторитетом. А Сталин, как известно, когда-то учился в Тифлисской Духовной семинарии.
Сталин так и не смог в духе времени презреть это свое прошлое. Он иногда появлялся на Елоховской улице в Богоявленском соборе, где Заступница Казанская внимала его горячим молитвам. Он верил, что его молитва спасительна для России, как молитва Государя. Но он не был Государем, увы.
Бывший семинарист Сталин молчаливо доверял последнему регенту храма Христа Спасителя Александрову. Он знал, что тот родился в Рязанской губернии, в семье безупречной церковной репутации. Воспитанный в привычке к частым богослужениям, с детства познавший все грани клиросного послушания, Александр закончил консерваторию по классу композиции. К двадцати двум годам он дошел до такого мастерства, что стал регентом архиерейского хора Твери. Также он воспитывал и сына, с младенчества понимающего различия между церковными гласами. Бориса он растил своим соратником и продолжателем. Дискант сына возносился под величественный купол храма Христа Спасителя, послушный мановениям отцовской руки. Катастрофа духовной жизни страны 1917 года не помешала 35-летнему регенту продолжить свой путь выдающегося музыканта — он стал преподавать в Московской консерватории. Тринадцатилетний Боря продолжал учиться музыке, а юношей стал любимейшим студентом Р.М. Глиэра и С.Н. Василенко. Он шел по стопам отца, рано начав преподавать в консерватории. Это он в созданном отцом ансамбле был и администратором, и секретарем, и капельмейстером. Только он один мог бы и поддержать, и заменить отца на его блистательном поприще. Да, Иосиф Виссарионович с симпатией относился к этому семейству. И ему также пришлась по душе идея военного ансамбля.
Первыми артистами были двенадцать парней, одетых в гимнастерки с отложными воротничками с лирами на петлицах, в галифе и мягких концертных сапогах с узкими голенищами. Не нужно было думать над сценическими костюмами для коллектива, который назывался Ансамблем песни и пляски Красной Армии. Церковная дисциплина сродни военной, понятие долга не имеет комментариев. Скоро Александров возглавил в консерватории военно-капельмейстерский класс.
