Герцен — Огареву, 7 июля из Люцерна
Получил письмо от сына Долгорукова с просьбой от отца — приехать проститься. Тхоржевский пишет, что Петр Владимирович хотел телеграфировать — и опять хотел меня назначить душеприказчиком или распорядителем. Он все боится за бумаги и думает, что у сына инструкция (от русской полиции). Фогт полагает, что он не переживет 8 дней. Я написал ответ сыну, что, считая себя правым в нашей размолвке, я готов забыть ее перед торжественной минутой смерти и готов приехать, если и после его приезда Долгоруков считает это нужным.
Письмо Тхоржевского сконфуженно — он как-то неясно выражается насчет юного прынца. С одной стороны — жестоко отказать умирающему — я готов ехать, но видеться с сыном мне бы не хотелось. Как твое мнение? Люцерн несравненно изящнее Женевы — но, вероятно, холодно с начала октября. Мне кажется, что и Натали устала от вагабондажа (бродяжничества. — Р. Ш.)… Но где осесть?.. Посоветуюсь с Татой. Моего ума не хватает. Ты не поверишь, как я устал. Дом бы — дом бы поудобнее, с полем — и на отдых. Что нового? Твои письма стерильны.
Ему же, 8 июля 68-го из Люцерна
Тата пишет, что Долгоруков беспрестанно требует меня. Жду телеграмму и, может, поеду завтра… Отказать умирающему гадко.
Герцен — Огареву, 11 июля 68-го. Берн
Я вчера прожил длинный день, который долго не забуду…
Долгоруков очень плох, но сильный организм не сдается, как крепость. У него из ног пущена вода и льется постоянно. Лицо его совершенно осунулось и стало как-то важнее. Говорит несвязно, глаза потухли — он не знает близости конца, но боится. А главное, внутри его идет страшная передряга. Мне он был рад без меры, но и без шума — он постоянно жмет мне руки и благодарит. Верит он во всем мире мне одному и моему наместнику Тхоржевскому.
Утром призывает он Тхоржевского и Фогта и объявляет, что его ночью отравил его сын, что он подливал из склянки что-то желтое (я полагаю, что рассказывать этого не следует) — затем, после разных страшных вещей, он послал Фогта сказать, чтоб сын сейчас ехал назад и что он, щадя его, скроет. Фогт, сам испуганный, исполнил поручение. Сын, разумеется, вспылил. Но Долгоруков его тотчас позвал и стал просить прощения. Когда я взошел, он всех выслал и, взяв меня за обе руки, уставил на меня, приподнявшись, мутный взгляд. «Герцен, Герцен, бога ради скажите, я вам одному верю, одного вас уважаю… ведь это сумасшествие, ведь это вздор?»
«Вы сами видите, что сумасшествие, где же последствия?»
«Да… да… очевидно, бред… так вы думаете, бред?» (и это 10 раз.)
И вдруг, опускаясь, он тихо повторил раза два: «Нет, уж вы, уж бога ради… вы уж понаблюдайте над тем, что со мной делают…» — и доказал вид, чтоб я молчал, — после чего он задремал и, проснувшись, попросил откушать с сыном, что мы и сделали. Сын был раздражен сначала, но за обедом, после двух-трех бутылочек и абсинту, оправился, странный он человек. Все это вместе так нервно подействовало на меня, что я всю ночь не спал и голова тяжела.
Герцен — Огареву. 14 июля 68-го. Люцерн
Ну, наконец я освободился от долгоруковского кошмара… Что за страшная агония — и к тому же ему положительно лучше, он и ест беспрерывно, и этим себя поддерживает. Адольф Фогт (профессор гигиены Бернского университета. — Р. Ш.) выбился из сил. Третьего дня еще дикая сцена с сыном при мне — потом я их мирил… И когда я его немного урезонил, он все-таки сказал сыну при первом свидании на другой день, чтоб он уехал и дал бы ему спокойно умереть или лечиться. Один Тхоржевский невозмущаемо идет в этом болоте и хотя сильно скучает, но держит себя хорошо… Бакунин совершенно принадлежит партии Элпидина и с ним в кошонной дружбе. Каро мио — нам пора в отставку и приняться за что-нибудь другое — за большие сочинения или за длинную старость… Сейчас приехал Тхоржевский для отдыха и привез весть, что Долгорукову несравненно лучше. Вот вам и медицина.
Герцен — Огареву, Люцерн, 15–18 июля 68-го
Долгоруков выздоравливает. Фогт его сажает на молочное лечение. Сына он прогнал. Тхоржевский в понедельник едет в Женеву.
Отчего Чернецкий не присылает отпечатанных листов «Полярной звезды»? Отчего на «Колоколе» бумага скверная?
Герцен — министру иностранных дел Австрии г-ну Гискра из Ниона, 25 августа 68-го
Г-н министр,
врачи требуют, чтобы я отправился на воды в Карлсбад, — я совсем готов туда ехать, однако есть одно соображение, которое заставляет меня колебаться. Я — русский эмигрант, натурализовавшийся в Швейцарии с 1851 года, но так как я являюсь редактором газеты, имеющей несчастье не нравиться с.-петербургскому правительству, оно может предпринять некоторые шаги, чтобы потребовать моей выдачи. Я считаю ее невозможной. Тем не менее я решил, прежде чем пуститься в путь, взять на себя смелость обратиться непосредственно к вам, г-н министр, и попросить вас сказать мне, могу ли я рассчитывать на покровительство австрийских законов. Примите, г-н министр, и пр.
А. Герцен, главный редактор «Колокола».
Герцен — сыну Саше, 18 сентября, 68-го, из Парижа
Только вчера мы окончательно перетолковали обо всем с Боткиным, и я очень жалею, что ты не был при этом. Да, каро мио, такого доктора я, по крайней мере, не видел. Что за основательность, догадка и внимание. Он меня осмотрел всего. Вот результаты.
В диабете сомненья нет.
Запускать болезнь нельзя. Карлсбад слишком силен. Виши лучше. Пиши мне в Виши до востребования. Я еду в воскресенье или понедельник. Прощай. Обними Терезину (жена Саши Герцена. — P. Ш.). Желаю, сильно желаю вам счастья и покоя. Начал ты нелепо — может, поправишь жизнь впоследствии. Когда я поехал из Нефшателя и посмотрел еще на вас, остающихся, у меня сжалось сердце и навернулись слезы… Как-то ты выплывешь из пучины, в которую бросился очертя голову (Герцен считал женитьбу сына необдуманной. — Р. Ш.).
Герцен — Марии Каспаровне Рейхель, 9 октября 69-го, из Парижа
…Я бранил Швейцарию за гнусные поступки с Оболенской, за подкупленных адвокатов и жандармов. Я в Париже это дело поднял, но наши революционные утяты и бараны ничего не умеют делать и пропустили все сквозь рук (Герцен имеет в виду «молодую эмиграцию», в том числе и друзей Зои Сергеевны Оболенской — Утина и Баранова. — Р. Ш.).
Некто Н. Н. — Александру Герцену, редактору газеты «Колокол», из Рима в Женеву, 28 ноября 68-го
Милостивый государь!
