Быть врачом этого короля, с одной стороны, легко: умственное расстройство совершенно очевидно, диагноз поставлен давно. Лечить такие поражения психики врачи и сейчас не особенно умеют, а уж тогда несчастному пациенту имело прямой смысл порадоваться, что он все-таки король – больных попроще ввиду того, что до изобретения транквилизаторов оставалось еще два столетия, дюжие санитары просто фиксировали веревочкой покрепче и лечили кулачным массажем до полного исчезновения симптомов. С королем так вести себя не решались: он все-таки помазанник Божий, еще прикажет голову отрубить – и ведь отрубят. Так что он вел себя весьма вольготно – скажем, время от времени высовывался на радость верным подданным из окна своего дворца совершенно голым. По этой причине сказку датчанина Андерсена его соотечественники воспринимали гораздо более конкретно, чем мы, – для них это был еще и политический памфлет с совершенно конкретным адресатом.
Зато, с другой стороны, работа у Струэнзе была скверная: хворал его высокопоставленный пациент тщательно, не сачкуя, и большой приятности поведения монарха эта хворость не способствовала. Всегда надо помнить, что перед тобой не только пациент, но и король: укусит – терпи. Конечно, и жалко его, но трудно было ожидать чего-то иного от сына буйного алкоголика Фредерика V, который так и умер, не выходя из запоя. Граф Ревентлов, назначенный воспитателем малолетнего принца, был несомненным садистом и избивал несчастного ребенка по малейшим поводам, явно чтобы получить удовольствие – в общем, сходили с ума и люди с менее отягощенной биографией. При всем этом король далеко не всегда агрессивен и иногда не лишен проблесков разума – даже переписывался с Вольтером, и тот в 1771 году посвятил ему оду, в которой называл его «носителем света и разума» (ну-ну, господин Вольтер). Но руководить страной он конечно же способен не больше, чем, скажем, управлять космическим кораблем. Впрочем, ничего страшного – есть и без него кому этим заниматься. Его дело – расписаться здесь и здесь. А дело врача – добиться того, чтоб король мог это сделать и не сильно привередничал. Все очень просто.
И что хорошего могло обломиться при такой жизни его супруге Каролине-Матильде, молоденькой сестре английского короля? От нее, собственно говоря, кроме появления на свет наследника престола, никто ничего и не ждет, но даже с этой нетрудной вещью все оказывается не так просто. Царственный супруг, как ему и подобает, безумно сексуально активен, но не по отношению к собственной супруге. В ее постель короля загоняют с огромным трудом – собственно, это одна из обязанностей королевского врача. Нужно быть или очень старым, или очень хладнокровным королевским врачом, чтоб не решить интимные проблемы более простым и приятным способом. А Струэнзе горяч и молод, ему тридцать три года, королеве – двадцать. Не задавайте нелепого вопроса, кто из них сделал первый шаг к сближению. Такие вещи всегда взаимны. Ничтожный шажок одного, шажок навстречу другого – и вот обе стороны уже бегут друг к другу с распростертыми объятиями.
Прошел всего год, и все устроилось прекрасно – королева была счастлива, Струэнзе был счастлив, королю было плевать, да и подумать он не мог ничего такого, это было бы для него совершенно непосильным умственным напряжением. Те времена, конец восемнадцатого века, были временами фаворитов. В России правила Екатерина, на которую главное влияние оказывал актуальный любовник. Чем Дания хуже? Например, чем хуже той же Англии, король которой Георг III был тоже безумен – потому и Америку проворонил… Но Струэнзе мало власти над королевой, через нее он добивается власти над королем. Человек образованный, умный, с прекрасными манерами, он обворожил всех. Король настолько почитает своего лейб-медика, что сначала спрашивает его совета по всем вопросам, требующим решения. Потом он требует от него, чтоб тот сам возникающие вопросы и решал. В итоге он задумывается, а чего же в таком случае его тревожат всякими пустяками, с которыми его лейб-медик великолепно справляется сам? У него все прекрасно получается – так пусть работает! И он предоставляет Струэнзе полномочия издавать указы от своего имени, скрепляя печатью тайного королевского кабинета, без участия короля – тот все равно ведь со всем согласен! Главой кабинета, чтоб не создавать бессмысленных задержек в государственных делах, король назначает самого Струэнзе. Что это практически означает? Да то, что вся власть в государстве переходит к нему.
Что еще желать человеку? Казалось бы, живи в свое удовольствие. Дания, конечно, королевство отсталое и захолустное, но на век премьер-министра для роскошной жизни хватит. Но Струэнзе не таков. Произошло то, о чем он только мечтал скромным альтонским врачом. Он получил возможность изменить судьбу королевства. О реформах мечтают многие интеллигентные люди, отчетливо видящие, каким бодрым строевым шагом их страна марширует не туда – то ли назад, то ли вообще к краю пропасти. Но многим ли из этих бодливых коров Бог дает рога? Это в принципе и удобно, никакой ответственности и можно спокойно ругать власти: они виноваты во всем, а ты ни в чем. А вот со Струэнзе так не получилось – теперь он может реформировать Данию как ему угодно. Но ведь это опасно, и сторонники старого порядка могут нанести ответный удар – неужели не страшно? Струэнзе не испугался. Король его ценит, королева его любит – кто против него устоит?
И реформы сыплются из его кабинета, как горох из дырявого мешка. До этих реформ некоторым нынешним государствам еще жить да жить. К нам, кстати, многие из этих реформ тоже пришли совсем недавно. Полная свобода слова, отмена цензуры, равенство всех перед судом, твердый государственный бюджет, полная свобода совести всем христианам – и нехристианам, это в протестанской Северной Европе двести лет назад, и тем же ханжам в пику – полные права незаконнорожденным детям! Отмена монополий ремесленных цехов, оставшихся от раннего Средневековья. Отказ от субсидий нерентабельным отраслям промышленности – зачем кормить лентяев, работайте лучше! Полный запрет пыток и телесных наказаний. Ну и конечно же непосредственно по специальности – больницы для бедных за счет казны и медицинский контроль над публичными домами. В общем, то, за что другие страны боролись столетиями, вылетало из-под пера Струэнзе бурным потоком, припечатывалось королевской печатью и вступало в законную силу.
Так что, расцвела Дания после таких прогрессивных реформ? Как сказать… Реформы нельзя просто ввести, издав правильные бумаги, – реформы ведь не в законах, они в головах людей. Реформа не игрушка, которую сколотил, и пусть себе забавляются – если дать игрушку слишком маленьким детям, которые до нее не доросли, они ее в лучшем случае разломают, а могут и проглотить. Реформу, как цветок, надо долго поливать и удобрять, причем в правильных дозах, тогда и вырастет красиво, а если тянуть из земли для скорости роста – вырвете, и все тут! Любой реформатор наживает себе врагов – это все те, кому при старом режиме было хорошо. Струэнзе беспощадно уволил без пенсии массу чиновников, не нужных государству. Они бы невзлюбили его и просто за увольнение – а тут их еще и выкинули на улицу без куска хлеба, обещанного ранее в благодарность за добросовестные труды. У них хватало влиятельных родственников, могущественных знакомых – они все стали врагами Струэнзе, и, что хуже всего, в вопросе пенсий их возмущение было понятным и справедливым. Струэнзе, когда ему не хватало денег на его реформы, недрогнувшей рукой задерживал выплату жалованья армии и флоту, и те сидели без денег месяцами. Мало что это не прибавляло любви к нему, так это еще и ссорило его с военными, а это всегда очень опасно: если не кормить человека с ружьем, он возьмет это ружье и сам себя прокормит. И что особенно печально, сам Струэнзе вовсе не показывал себя образцом реформатора. Он назначил своего брата министром финансов, требовал от других экономии, а сам жил роскошно, сам себе даровал графский титул, и что страшнее всего, он презирал Данию. Датчан называл только тупицами, и все свои тысячу шестьдесят девять указов издал на немецком языке, ибо датского не знал и учить не собирался. Все прошения властям датчане теперь вынуждены были писать на немецком, иначе их даже не читали. Струэнзе не знал, что можно творить почти что угодно, а вот за язык народ трогать нельзя. Впрочем, только ли Струэнзе этого не знал, не знает и знать не хочет?
