В коттедже непрерывные игры. Том исключительно охоч до них: дротики, нарды, пинг-понг, боулинг на ковре. Ему нужен дух соревнования, как другому — гашиш. Провести так уик-энд неплохо, но ужасно, если таков стиль жизни.
15 сентября
С последней записи меня уже месяц не покидает депрессия. Во многом это связано с погодой — я-то надеялся на хороший сентябрь. Однако вот уже две недели небо затянуто облаками; сначала стояла сушь, теперь льет дождь. На прошлой неделе Анна уехала изучать искусство в Эксетер, так что мы теперь одни в привычной атмосфере Дорсета — huisclos[117].
У Элиз, как обычно, тоже осенняя депрессия, такое происходит с ней из года в год: тогда она ненавидит сельскую жизнь в целом, нашу — в частности. Мы поселились там, где не собирались жить, мы в западне, все наши знакомые — бедняки, а мы живем в этом огромном, пустом доме… и так далее. Я особенно остро ощущаю излишнюю величину нашего дома. Мы постоянно живем в одних и тех же четырех комнатах, остальные посещаем от случая к случаю. Мне кажется, наша беда проистекает от жуткой, неуемной скуки; у нас обоих она стала чем-то определяющим, доминирующим. Я в лучшем положении, чем Элиз: ведь я могу воображать, сочинять, описывать происходящее; могу относиться к людям, которые в основе своей мне не нравятся, просто как к биологическим существам. И так далее. У нее все вызывает скуку. Мысль о том, чтобы пригласить гостей, вначале приводит нас в восторг, но по мере приближения их приезда нас все больше одолевают сомнения, когда же они, наконец, приезжают, мы впадаем в уныние. И такое происходит даже во время визита старых друзей, поэтому мы не рискуем заводить дружбу с жителями Лайма. Мы изредка видимся только со старым доктором и его женой, живущими по соседству, и эти встречи подтверждают наши опасения. Доктор рассказывает бесконечные истории, полностью лишенные смысла. Я в это время думаю о своем. Улыбаюсь неведомо чему, а потом сам говорю какую-нибудь нелепость, чтобы перевести разговор на другую тему.
Меня гнетет мысль о «Любовнице французского лейтенанта». Сам не знаю почему. Критика приняла эту книгу лучше, чем две предыдущие. Но она как камень, брошенный в бурное море. Мгновение его видишь, но потом он уходит на дно. У меня остались только рецензии, три-четыре письма от читателей и чувство, что роман плохо расходится. В довершение всего полное равнодушие жителей Лайма к моему творению. Только один человек как-то упомянул, что прочел книгу; местная пресса не обронила о ней ни слова. К сочинительству здесь сумеречное отношение — вроде нынешней погоды. Никому до него нет дела. Это передается и мне.
18 сентября
Пять дней назад бросил курить. Думаю, это реакция на то, что последнее время надо мной взял верх случай. Моя мантра требовала: «Поступай иначе!» Я не тоскую по чисто физическому наслаждению от табака — запаху и так далее. Тяжело отказываться от сигареты как части нормального распорядка жизни. Не курить — все равно что читать книгу без пунктуации, без абзацев; словом, твой день превращается в сплошной, напряженный, не дающий расслабиться труд. Хуже всего за машинкой. Уже много лет, работая за ней, я курю почти непрерывно; сигареты помогают мне сконцентрироваться, выдержать определенный темп, найти нужное слово, написать диалог. Каждый раз я тянусь за сигаретой. Мое внимание рассеивается.
3–11 октября
Провожу время в Лондоне без всякого удовольствия. У Элиз обычная осенняя депрессия, у меня синдром отсутствия никотина. Мозг, похоже, отказывается работать. Забываю вещи, нет уверенности, что я правильно складываю простейшие суммы, даже консервную банку трудно открыть. Очень странно — почти ушло прямое физическое желание взять сигарету и закурить, зато часто клонит ко сну, существование мое бесцельно, я рассеян… словом, отупел. Трачу зря время и одновременно ненавижу себя за это.
У отца проблемы со зрением, левый глаз совсем не видит. Мы поехали в Ли, где выяснили, что дело не так плохо, как подумалось во время телефонных переговоров с ним: второй глаз видит вполне прилично. Побаловали его, привезли хорошего сыру, шампанского. Погода великолепная, в такую погоду нам ужасно не хочется покидать Лайм.
Созрели отцовские груши сорта «Герцогиня Ангулемская» и яблоки «Джейс Грив» на старой яблоне, которую он приобрел сорок лет назад за один шиллинг. Это, наверное, лучшая яблоня во всей Англии, таких яблок — сочных, сладких, нежных — я больше нигде не ел. Груши тоже превосходны — спелые, ароматные. Как он достиг таких гениальных успехов с грушами и яблоками, не знаю — может, потому что у него много времени и он тратил его на этот клочок земли. Я говорю в прошедшем времени, потому что у меня предчувствие, что этой зимой отец умрет. Впрочем, он довольно крепкий — может, и обойдется. Не могу представить, что наступит такое время, когда я не буду есть эти удивительные яблоки — как бы эгоистично это ни звучало. Все лучшее, что есть в нем, перешло в эти яблони.
Набоков, «Ада». Безнравственный он старик, грязный старик; роман, по большей части, мастурбация; доставляющие физическое наслаждение мечтания старого человека о юных девушках; все окутано осенней дымкой в духе Ватто; очень красиво, он вызывает из области воспоминаний сцены, мгновения, настроения, давно минувшие часы почти так же искусно, как Пруст. Его слабая сторона — та, где он ближе к Джойсу, хотя, мне кажется, она нужна ему больше, чем большинству писателей. Я хочу сказать, что сентиментальные, слабые места как-то очень гладко, легко переходят у него в замечательные прустовские сцены. Думаю, неорганизованность огромной эрудиции, проистекающая от усиленного чтения и странных увлечений, никогда не даст ему подняться на вершину Парнаса; но и без того есть нечто неприятное в отбрасываемой им тени — нарциссизм, онанистическое обожание его, Набокова. Почти как у Жене, но без искренности последнего.
В Лондоне невозможно находиться — слишком жарко. День проводим в Кью-Гарденс[118], там прелестно. Я сорвал лист с огромного дерева гинкго и положил между страницами — как раз там, где Набоков упоминает это дерево[119]. И оранжерея с орхидеями, острое получасовое наслаждение. Мне особенно нравятся мельчайшие орхидеи — словно крошечные жемчужины на стебельках. У них какой-то необычный запах, он ни на что не похож. Просто абсолютно новый запах — как новый цвет. Вечером пошли смотреть «Беспечного ездока» — фильм, который этим летом произвел фурор в Штатах, а теперь и у нас. Смотреть приятно, но за внешней красотой пугающая пустота, незначительность. В переполненном кинотеатре мы, наверное, были самыми старыми, средний возраст зрителей, в основном, не превышал двадцати лет. Я чувствовал себя чужим. Это апофеоз визуальной ереси — актеры ничего не говорят, их искусство — в неумении выразить себя. Все происходит случайно, героев несет по течению, что-то приключается — и снова дорога; глупые юнцы, сидевшие рядом, явно считали, что фильм очень печальный, очень глубокий и очень красивый. Согласен — красивый, но не больше.
