Ознакомительная версия.
Идейный недруг большевиков писатель Марк Алданов в конце 1927 года так охарактеризовал Сталина: «Это человек выдающийся, бесспорно самый выдающийся из всей ленинской гвардии, Сталин залит кровью так густо, как никто из ныне живущих людей, за исключением Троцкого и Зиновьева. Но свойств редкой силы воли и бесстрашия, по совести, отрицать в нем не могу». Кстати, Троцкого Алданов припечатал: «Великий артист – для невзыскательной публики. Иванов-Козельский русской революции». Через несколько лет в другой статье Алданов отметил. «К сожалению, не могу признать лицо Сталина незначительным. В нем есть и сила, и значительность… С тех пор, как существует мир, дураки диктаторами не становились». Керенский с восторгом сравнивал Сталина с Петром I, называя «Он» с большой буквы.
Едва ли не большинство крупнейших экономистов, политологов, юристов, философов в 1920-е годы уверенно писали о неизбежном крахе Советской России. В СССР вряд ли было много людей из числа интеллигенции кто думал иначе. А как же народ? Он не безмолвствовал; он трудился и поддерживал Сталина из чувства самосохранения и собственного достоинства. Однопартийность соответствовала по сути самодержавию и была гарантом мирной трудовой привычной жизни.
Сугубо философских тем он касался мимоходом, называя себя марксистом-ленинцем. Порой отступал от теоретических догм, ссылаясь на диалектический метод, предполагающий изменчивость бытия. Так, в 1934 году он критически отзывался о некоторых высказываниях Энгельса, огульно охаивающего политику царского правительства. В 1941 году, провожая с парада на фронт части Красной армии, говорил: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Позже он, как известно, ввел в армии погоны. Он был русским патриотом. (В июне 1935 года, беседуя с Роменом Ролланом, обронил – «мы, русские…»)
Сталин склонялся к философии монизма: «Единая и неделимая природа, выраженная в двух формах – в материальной и идеальной; единая и неделимая общественная жизнь, выраженная в двух различных формах – в материальной и идеальной, – вот как мы должны смотреть на развитие природы и общественной жизни». По его утверждению, сначала меняются внешние материальные условия, «а затем соответственно изменяется сознание, идеальная сторона». И если производство «принимает общественный характер, следовательно, скоро и собственность примет общественный характер». А ведь и он, и Ленин, и Маркс идеями своими явно опережали изменение «материального базиса». Впрочем, Сталин говорил о единстве: «Сознание и бытие, идея и материя – это две разные формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом».
Сталин избегал сомнений. Это помогало ему твердо следовать по избранному пути, но, конечно, отдаляло от философских исканий. В юности он верил в Бога. И тогда же, завершая стихотворение о вдохновенном певце, которого сначала завороженно слушали, а затем напоили ядом, юный Иосиф привел слова толпы:
Не хотим небесной правды,
Легче нам земная ложь.
Напрашивается сходство с одной из тем поэмы Достоевского «Великий Инквизитор». Читал ли тогда Иосиф Джугашвили «Братьев Карамазовых»? Неизвестно. Однако совпадение знаменательное (Сталин в отличие от Ленина высоко ценил Достоевского). Образ Великого Инквизитора поразительным образом воплотился в Сталине. Вот характеристика: «Это – один из страдальцев, мучимый великой скорбью и любящих человечество. Он – аскет, он свободен от желаний низменных материальных благ. Это – человек идеи. У него есть тайна. Тайна эта – неверие в Бога, неверие в Смысл мира, во имя которого стоило бы людям страдать. Потеряв веру, Великий Инквизитор почувствовал, что огромная масса людей не в силах вынести бремени свободы, раскрытой Христом. Путь свободы трудный, страдальческий, трагический путь… Перед человеком ставится дилемма – свобода или счастье, благополучие и устроение жизни; свобода со страданием или счастье без свободы. И огромное большинство людей идет вторым путем». Так писал Н.А. Бердяев, комментируя поэму Достоевского.
Было бы излишним упрощением придавать абсолютное значение сходству литературно-философского и реального Великого Инквизитора. И у Достоевского не случайно Иисус Христос целует Инквизитора, а тот отпускает Христа на волю. Вот и Сталин, став избранником народа, не уничтожил православие (к этому стремились многие воинствующие атеисты из «ленинской гвардии»). И не случайно в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» образ Воланда навеян личностью и деяниями Сталина, а эпиграфом поставлены слова Мефистофеля из «Фауста» Гёте: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Генсек был добрым гением М. Булгакова, спасавшим его от нападок злобных литературных завистников. Интересно, что в ответ на обвинения в «правом» уклоне Сталин ответил, что «уклоны» относятся только к партийцам: «Странно было бы поэтому применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и пр.».
Для Сталина существовали не только экономический базис и организации-надстройки (к которым Н.Я. Марр относил язык). Он понимал, что есть более высокие ценности, чем эти: «Язык создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, всеми классами общества, усилиями сотен поколений». Сопоставляя язык с орудиями производства – также «надклассовыми» ценностями, он признавал приоритет духовной и материальной культуры в их единстве и взаимосвязи. Идея верная, по крайней мере в соответствии с его представлениями о монизме природы и общества. «Сфера действия языка… почти безгранична».
Его работа «Марксизм и вопросы языкознания», откуда взяты эти цитаты, была написана в 1950 году. Почему руководитель страны, выполнявший огромный объем работ, «отвлекся» на такую тему? Для языкознания она была важна, ибо школа академика Н.Я. Марра претендовала на единственно верную марксистскую позицию, подавляя тем самым все другие течения. Работа Сталина открывала возможность для иных направлений. Более того. Печальной памяти сессия ВАСХНИЛ, разгромившая «вейсманистов-морганистов», была прелюдией более широкого наступления на науку, в частности на физику. По-видимому, только вмешательство Сталина воспрепятствовало этой акции.
«В органах языкознания… – писал Сталин, – господствовал режим, не свойственный науке и людям науки». Дальше – больше: «Общепризнанно, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики». Марксизм-ленинизм в СССР был чем-то вроде государственной религиозной философии, а не наукой. Понимал это Сталин? По-видимому, понимал.
Ознакомительная версия.
