«Рад, что мне пришлось просидеть бок о бок три дня с другим "каэром", обвинявшимся в "монархическом заговоре" и скоро уведенным от нас неведомо куда. То был В. Ф. Джунковский, когда-то генерал-губернатор Москвы, потом товарищ министра внутренних дел, неустанно боровшийся в свое время с кликой Распутина, разоблачивший известного провокатора, члена Государственной думы Малиновского. За все это даже большевики относились к В. Ф. Джунковскому с уважением, не трогали его и назначили ему персональную пенсию. Но с приходом Ежова немедленно же был состряпан монархический заговор, к которому пристегнули и генерала Джунковского. Это был обаятельный старик, живой и бодрый, несмотря на свои семьдесят лет, с иронией относившийся к своему бутырскому положению. За три дня нашего соседства он столько интересного порассказал мне о прошлых днях, что на целую книгу хватило бы. К великому моему сожалению, его увели от нас, куда – мы не могли догадаться».
Джунковского расстреляли в 1938-м.
Более счастливо сложилась судьба тех из русских клириков и государственных деятелей, кому удалось эмигрировать. Сторонник, а затем противник Распутина епископ Феофан (Быстров) после революции поначалу участвовал в делах Церкви, но впоследствии ввиду своих разногласий как с митрополитом Антонием (Храповицким), так и с митрополитом Евлогием (Георгиевским) по вопросам богословским от активной церковной деятельности отошел. Никаких воспоминаний о Распутине он не написал, если не считать интервью, данного им в Софии Глебу Волошину, на которое мы уже ссылались в начале этой книги, и бесед со своим духовным чадом иеросхимонахом Епифанием (Черновым), впоследствии послуживших основой для книги о епископе Полтавском. Но в целом Феофан держался от эмиграции в стороне, хотя и мог рассказать многое.
«…самые подробные сведения про Нилуса мог бы сообщить архиеп. Феофан. Но Вы ошибаетесь, думая, что он в Париже, – он живет в Белграде, а затем, судя по всему, он не склонен рассказать про Нилуса, так же как не склонен он рассказать правду и про Распутина», – писал П. Н. Милюков А. А. Мосолову.
Милюков ошибался: Феофан жил тогда не в Белграде, а во Франции, куда переехал в 1931 году из Софии. Умер он в 1940 году в местечке Лимере. На похороны его никто из известных епископов не приехал, а митрополит Евлогий прислал телеграмму, в которой повелел хоронить Феофана как простого инока. Но похоронили его все же в архиерейском облачении, некогда подаренном ему Императором.
Ученик Феофана иеромонах Вениамин (Федченков) в 1919 году был рукоположен в епископы, некоторое время служил протопресвитером в армии Врангеля, сменив на этой должности отца Георгия Шавельского (к неудовольствию последнего), вместе с Врангелем эмигрировал, в эмиграции вступил в конфликт с главой Русской зарубежной церкви митрополитом Антонием (Храповицким), перешел в юрисдикцию Московской патриархии, потом по распоряжению местоблюстителя патриаршьего престола Сергия переехал в Америку, а в 1945 году вернулся в СССР, где написал множество замечательных книг, в том числе книгу воспоминаний «На рубеже веков», содержащую очень ценные, хотя и явно неполные, как он сам признавал, свидетельства о Григории Распутине. Умер Вениамин, уволенный на покой, в Псково-Печерском монастыре в 1961 году.
Некогда принявший тобольского мужика в Александро-Невской лавре, но впоследствии никак не поддержавший его епископ Финляндский, а впоследствии местоблюститель патриаршьего престола и наконец патриарх Сергий (Страгородский) умер в Москве в 1944 году. Возглавлявший Русскую зарубежную церковь митрополит Антоний (Храповицкий) умер в 1936 году в изгнании. В том же году умер и еще один противник Распутина – митрополит Арсений (Стадницкий). Дистанцировавшийся от Распутина автор книги «Путь моей жизни» митрополит Евлогий (Георгиевский) скончался в 1948-м. По свидетельству знавших его в последние годы людей, Евлогий впал в «детство» и охотно верил рассказам про свободу Церкви в СССР. Однако мемуары его были написаны ранее и по сей день остаются одним из самых авторитетных и надежных документов для историков Церкви. А редактировала эти мемуары Татьяна Манухина, жена того самого доктора И. И. Манухина, который в 1917 году осматривал в Петропавловской крепости по поручению следственной комиссии Временного правительства А. А. Вырубову и впоследствии эмигрировал и который, по свидетельству газеты «Mercure de France», говорил о том, что Вырубова ему передала свои подлинные дневники и дневники Распутина, но он был вынужден перед отъездом из России их сжечь. Так это или нет, не скажет теперь никто, но если учесть, что ссылка на заявление Манухина прозвучала в разгар скандала, связанного с публикацией толстовско-щеголевских «дневников Вырубовой», и доктор М., как был назван Манухин, утверждал, что подлинные дневники не имеют ничего общего с этой фальшивкой, то заявление Манухина можно рассматривать как проявление историко-политической борьбы, которая велась в эмиграции. Впрочем, в Государственном архиве Российской Федерации, в 623-м фонде, хранится записка Вырубовой, адресованная, по всей вероятности, Любови Головиной:
«Милая Люб!
Умоляю спасти все, что (нрзб). Снова (нрзб) узнала, что (нрзб) 15 тетрад[ей] (нрзб) все на свящ[енной] бум[аге], которая из Хр[ама] +++ пусть будут у П. Там никто не знает что это Его, а там…
Гос[подь] ++ (нрзб).
++ А. В.».
При всем том, что неясного в этих строках много, с высокой степенью вероятности можно предположить, что речь идет о тетрадях с изречениями Распутина, которые Вырубова хотела уберечь. Возможно, именно они оказались у Манухина и именно их доктор был вынужден уничтожить. Во Франции Манухин и его жена довольно часто общались с Буниным и еще чаще с 3. Гиппиус, но, судя по тем фрагментам бунинского дневника, которые были опубликованы Милицей Грин, а также по дневникам Гиппиус, ни Распутин, ни Вырубова ими не обсуждались.
Участие в делах Церкви пытался принимать и оставшийся не у дел после революции, оболганный демократической прессой и арестованный Временным правительством профессиональный контрразведчик генерал Николай Степанович Батюшин. В 1918 году генерал пробрался на юг, к Деникину, а после поражения Белой армии вместе с еще одним распутинским обличителем протоиереем Владимиром Востоковым стал членом Высшего церковного управления за границей (Батюшин был единственным представителем мирян, а Востоков – белого духовенства, и нет сомнений, что выбор этих кандидатур был продиктован их заслугами в борьбе с «темными силами»), В 1922 году и Батюшин, и Востоков из ВЦУ были исключены. В дальнейшем они совместно выступали против вредной деятельности Союза христианской молодежи, подозревая его в масонской принадлежности, в чем их поддержал епископ Феофан (Быстров), но призывы генерала и отца Востокова не нашли поддержки ни у митрополита Евлогия (Георгиевского), ни у Антония (Храповицкого). «Я глубоко признателен Вашему Высокопреосвященству за доброжелательное отношение к моему начинанию», – писал Евлогий Антонию и просил у него заступничества от «лживых и злостных обвинений каких-то клеветников»"". О яростной антимасонской позиции отца Востокова писал в своих мемуарах и протопресвитер Шавельский: «Много шуму внес в Собор священник В. Востоков, начавший обвинять и духовенство, и Собор, и даже Патриарха в ничегонеделании и теплохладности. Он настаивал, чтобы Церковь выступила открыто и резко против "жидов и масонов", с лозунгом: "За Веру и Царя!" Этот, несомненно, одаренный словом иерей всегда отличался бестактностью, резкостью, часто неуместною прямолинейностью <…> Его выступление носило митинговый характер и вызвало резкий отпор со стороны кн. Е. Н. Трубецкого, архиепископа Димитрия и епископа Михаила, назвавших его клеветником, бунтовщиком, человеконенавистником. Кроме отдельных черносотенных членов, Собор, можно сказать, в полном составе отнесся крайне отрицательно к выходке о. Востокова. <…> Собор спокойно обошел все подводные камни и, хотя о. Востоков, злословя, обзывал его в Екатеринодаре "еврейским синедрионом", он проявил, при общей смуте, большое спокойствие, понимание церковных нужд и готовность идти им навстречу».
