Вон Жорка Епифанцев вытащил счастливый билетик: взяли, да еще на главную роль! А роль какая — Фома Гордеев!.. «Володя мечтал сниматься, — вспоминала вечная его «болельщица» Тая Додина. — И когда приглашали кого-то, он очень переживал: «Когда же я-то буду сниматься? Почему же меня, елки-палки, не снимают?»
Хотя, вообще-то, перед кинематографом у студийцев существовал «великий страх». «Нам категорически, вплоть до исключения, запрещали сниматься в кино, — жаловалась Аза Лихитченко. — Когда Епифанцев снялся в фильме «Фома Гордеев», то его исключили. Потом, правда, ему эту роль засчитали как дипломную работу. Меня… много раз приглашали и на пробы, и сниматься, но я боялась и отказывалась. Многие у нас так поступали, и Володе наверняка тоже приходилось этим где-то жертвовать… Если он и снимался, то все это тайно, в расчете на то, что никто, а главное — педагоги, этой картины не увидят…»
Но от искушения безумно сложно было отказываться. Все-таки запретный плод… Смолоду Высоцкий понимал: «Первое и самое главное, ради чего все идут сниматься в кино, то, что у кино такая колоссальная аудитория — несколько десятков миллионов человек. А в театре — это один спектакль, тысяча человек, и все…»
Первый раз я увидел Высоцкого в 1958 году, осенью, вспоминал Геннадий Полока. (Выпускник ВГИКа тогда начинал у Бориса Барнета, «запустившегося» с фильмом «Аннушка», вторым режиссером.) Я послал ассистентов в Школу-студию МХАТа — сказали, что там наиболее интересный курс. Все пришли такие громадные, огромные, плечистые, с басами. И пришел с ними мальчик — очень стройный, с великолепной фигуркой, как игрушка: талия, прелестные ноги, плечи чуть вислые, вперед, как у гимнастов бывают, с очень нежным лицом и с сиплым голосом. Не тем хриплым, который мы знаем, а сипловатым, иногда высокие ноты просто не говорил — видимо, несмыкание было в то время, что ли? Он был тихий, кроткий… Барнет заинтересовался… Он держался особняком от своих нарочито шумных товарищей, изо всех сил старавшихся понравиться режиссеру. За внешней флегматичностью в этом парне ощущалась скрытая энергия.
— Кажется, нам повезло, — шепнул Барнет, не сводя глаз с щупловатого студийца. — Вот кого надо снимать…
Разочарованные ассистенты принялись горячо отговаривать Бориса Васильевича, и он, только что переживший инфаркт, устало замахал руками:
— Ладно, ладно! Успокойтесь!.. Не буду…
И снял другого, который всех устраивал.
Были и иные робкие попытки молодого актера утвердить себя на экране. Но дальше фотопроб к фильмам «Над Тиссой», «Северная повесть» дело не шло. Назвать прорывом кинофильм «Сверстницы» — значит соврать. «Моя первая роль в кино, — с улыбкой вспоминал Высоцкий, — где я говорил одну фразу: «Сундук и корыто». Волнение. Повторял на десять интонаций. И в результате — сказал ее с кавказским акцентом, высоким голосом да еще заикаясь… Первое боевое крещение».
Спасибо, хоть какую-то копейку за эту канитель платили. «О его первых массовочных съемках я ничего не знала… Как он зарабатывал деньги на поездки в Киев, он мне не говорил», — говорила наивная возлюбленная Иза.
На 240-рублевую стипендию, конечно, было не разгуляться и не наездиться. Надо было выкручиваться. Добро, хоть жил дома. А каково было ребятам в общаге?
Вильдан вспоминал, как Высоцкий «иногда таскал нам жратву, когда особенно было голодно… Часто говорил: «Роман, пойдем ко мне, попьем чайку». И накормит как следует. Всегда это было очень кстати. Однажды в особо трудный период, перед самой стипендией, он приготовил дома целый противень горячей картошки с мясом и, старательно накрыв его, перебежал через дорогу и принес в общежитие. Надо было видеть наш восторг…»
Но тут еще выяснилось, что дебютантке Изе жить в Киеве негде. Только через какое-то время директор поселил новенькую в свободной комнатушке (то ли бывшей гримерке, то ли кладовой) в самом театре.
По соседству в подобных же условиях (вернее, вовсе без оных) обретался еще один беспризорный, но неунывающий молодой член труппы Паша Луспекаев (будущий знаменитый таможенник Верещагин из «Белого солнца пустыни»). В один из своих приездов к молодой жене еще более юный и пылкий Высоцкий едва не подрался с темпераментным Луспекаевым, когда тот, изрядно «заложив» от тоски и одиночества, стал ломиться в двери к симпатичной соседке, ласково называя ее то ли «киской», то ли «рыбкой». Ситуация анекдотическая. То есть, с точностью наоборот. Или, как в будущей песне:
Потом, я помню, бил друзей твоих,
Мне с ними было как-то неприятно,
Хотя, быть может, были среди них
Наверняка отличные ребята…
Рядом с «жилплощадью» Изы был кабинет заведующего труппой, где имелся телефон. Молодожены, само собой, вели ночами нежные разговоры. Нина Максимовна вспоминала, что в их коммуналке телефон находился в прихожей, и сын во время своих амурных междугородних переговоров накрывался подушкой, дабы не потревожить соседей. Разговоры были долгими, и когда нетерпеливые телефонистки произносили сакраментальное: «Ваше время истекло!» Владимир умолял: «Девочки милые, подождите минуточку, мы сейчас опять про любовь начнем…» Кто знает, не с тех ли пор поэт питал возвышенные чувства к девушкам, законспирированным под именем «07»?..
Как приняли в Киеве мхатовскую выпускницу? По-разному. Актриса Александра Смолярова увидела в ней «угловатую девчушку с острым носиком», которая «ничем особенным никого не сразила». Прима Мальвина Швидлер как достоинство новенькой отметила, что та была «совсем не пижонкой, не высокомерной, и в то же время, держась особняком, никогда не вникала ни в какие театральные дрязги, сплетни». А Сергей Филимонов и вовсе обратил внимание на молодую актрису лишь потому, что Иза на каждую репетицию приходила с новой прической и режиссеры встречали ее вопросом: «Ну-с, какой же прической вы нас сегодня порадуете?..»
Стремясь «к воссоединению семьи», Высоцкий попытался устроиться в киевскую труппу. К счастью, неудачно. При знакомстве с директором театра Иза робко заикнулась: «Я не одна. Послушайте моего мужа — артиста Владимира Высоцкого, он там, на порожке сидит…» На что раздался грозный директорский окрик: «Какой еще муж?! Какой еще Высоцкий?! Скажи спасибо, что мы тебя взяли!» Одна только Швидлер рассмотрела Изиного спутника: «небольшого роста, с румянцем во всю щеку, совершенно незаметный… Но можно было догадаться, что это не такой простой мальчик, как могло показаться на первый взгляд: не было в нем зависимости, улыбочек, этакого актерского желания понравиться».
В один из своих приездов в Киев Высоцкий тайком пробрался на репетицию и затаился на балконе. Присутствие посторонних в зале главный режиссер категорически запрещал. Посреди репетиции Михаил Романов гневно обернулся на шорох: «Кто там еще?» Высоцкий встал и признался: «П о к а н и к т о».
