Самое смешное в том, что в зале в это время сидел артист, которого Яншин не знал и фамилия которого была Беленький. Яша Беленький потом был утвержден на роль «пулеметного» француза.
Сценка, произошедшая между Яншиным и режиссером мультфильма, в котором Михаил Михайлович должен был говорить за огурчик-корнишончик, может показаться ерундой, чудачеством. Но каждому истинному профессионалу она дорога, как образец высокоответственного отношения к своему труду. На вопрос режиссера, понравилась ли ему роль огурчика, Яншин ответил:
– Очень сложно действовать в образе огурчика. Нужно нам договориться, какой у него характер, знает ли огурчик, что его съедят. Потому что, если знает – это один жанр, если нет – другой. Он может быть замкнутым, мало слов произносящим в первом случае и болтливым, легкомысленным, звонким – во втором. Потом, ведь очень важно, каким вы будете рисовать для экрана этот огурчик? Если он перележал на грядке – это одно, если только-только завязался на корню – это другое, если он сорван и находится в руке сорвавшего – третье, если лежит в ведре в компании других огурчиков – четвертое. Важно еще и то, где в ведре он лежит: если сверху – я буду говорить свободно и легко, потому что свободно и легко дышу, а если он где-то в середине или на дне ведра – пойди поговори бодро, придушенный своими же собратьями, – это драма, Освенцим какой-то…
Я знаю по рассказам работников студии, что в каждом мультфильме, в котором текст разыгрывался до появления на свет рисованных героев, роли, исполнявшиеся Яншиным, всегда выходили у художников очень похожими на полненького Михаила Михайловича. И были всегда такими же обаятельными, как он.
– Женечка, – обратился ко мне Михаил Михайлович. Это было в начале 50-х годов, когда я работал в руководимом им театре имени Станиславского. – Мне очень нравится, как вы аппетитно едите. Пойдемте-ка в ресторан «Баку» пообедаем. Рассчитываемся так: кто съест больше, тот не платит.
Несмотря на то что зарплата моя была просто нищенской, никудышной и обед мог обойтись в сумму, большую ее полумесячного размера, отказаться от такой компании я был не в силах. Надеялся, конечно, на победу, так как знал бездонность своего полуголодного организма. Заказываем легкое кахетинское в бутылках по 800 граммов и к каждой один шашлык. За разговорами о театре, о ролях, о постановках время шло незаметно и так же незаметно сменялись яства. Наступило насыщение, но победитель не выяснен. Заказываем еще, если не ошибаюсь, по четвертой бутылке и по четвертому шашлыку. Взмокли, дышим тяжело. Каждый хочет победить. Я с невероятными усилиями допиваю и доедаю все поданное. Михаил Михайлович не справляется с последним, как назло, самым жирным куском шашлыка. И проигрывает, выдохнув из себя:
– Не могу, не могу больше. Проиграл, плачу…
Через двадцать минут мы были уже на ипподроме, где проводились рысистые испытания, которыми очень увлекался Яншин, и не без успеха: иногда даже выигрывал в тотализатор. Оставив меня у забора, отделявшего зрителей от беговой дорожки, в состоянии, когда уже свет не мил и хочется только спать, он отправился в кассы делать ставки. Прошло два заезда, то есть 40 минут. Яншин подходит ко мне и говорит:
– Я немножко выиграл. Пойдемте, Женечка, в ресторан. Я угощу вас замечательной соляночкой!
Мне, пардон, стало плохо.
Позже, услышав от меня пересказ всей этой эпопеи, один из лучших друзей Михаила Михайловича Андрей Петрович Старостин – знаменитый футболист, обаятельный и мудрый человек – сказал мне:
– Вы плохо знаете Яншина. Съеденное им в ресторане «Баку» – легкая закуска перед обедом на бегах. Он специально проиграл вам соревнование, чтобы освободить вас от оплаты. А чтобы это выглядело красиво и чтобы вы внутренне торжествовали победу, сыграл вам этот этюд «объевшегося человека».
Через несколько месяцев я случайно оказался с Михаилом Михайловичем за столиком в буфете театра. Нам подали кофе и по паре бутербродов. Все было быстро поглощено, но, в отличие от Яншина, я оставил в чашке глоток кофе, а на тарелке остаток бутерброда. Когда буфетчица подошла к нам за расчетом, я сказал:
– С меня за двоих, я проиграл и поэтому плачу!
Яншин хохотал, как всегда непосредственно и заразительно, до слезинок, и, переводя дыхание, подытожил:
– Ничья! 1:1.
В каждом доме бывают моменты, когда запасы продуктов съедены, в холодильнике и на кухне хоть шаром покати, но не в каждом бывает так, как случилось в доме Яншина…
Михаил Михайлович очень поздно пришел домой.
Раздеваясь в передней, спросил у открывшей ему домработницы Нюши:
– Есть ли что-нибудь поесть?
Услышав, что ничего нет, уткнувшись в висевшее на вешалке пальто, заплакал, как обиженный, обделенный конфеткой мальчик.
В театре имени Станиславского в должности главного администратора работал человек, заметный хотя бы потому, что весил более 150 килограммов. Он был владельцем огромной шишки на лбу, что придавало ему вид какого-то сказочного героя, доброго и умного. Это был любимец театра Яков Моисеевич Гитман. К нашей великой радости, у него была загадочная странность: он давал в долг в два раза больше той суммы, которую вы у него просили.
– Яков Моисеевич, одолжите, пожалуйста, 25 рублей.
– Пожалуйста, вот вам 50.
– О, спасибо, спасибо.
– Яков Моисеевич, одолжите, пожалуйста, 100 рублей.
– Пожалуйста, вот вам 200.
– Ой, спасибо, как кстати. – Я стеснялся попросить больше ста.
– Яков Моисеевич, одолжите, пожалуйста, 1000 рублей. (Тысяча рублей в те дни равнялась для меня, например, двухмесячной зарплате.)
– Пожалуйста, вот вам 2000 рублей.
Эта феноменальная щедрость заинтриговала Михаила Михайловича Яншина.
– Я разгадаю, в чем тут дело. Попрошу в долг большую сумму, и все станет ясным: принцип ли это, щедрость или просто пижонство.
Встреча с Гитманом не заставила себя долго ждать.
– Яков Моисеевич, у меня к вам просьба: не могли бы вы мне одолжить 20 тысяч рублей буквально на несколько дней.
– Вечером, пожалуйста, – невозмутимо ответил Гитман. И действительно принес не 20 000, а 40 000 рублей.
Яншин был поражен и смущен:
– Ради Бога, извините меня. Но деньги мне не нужны, возьмите их обратно. Я хотел проверить стабильность вашего принципа одалживать людям таким непостижимым методом. В чем секрет, Яков Моисеевич, ведь почти весь театр заинтригован?
– С удовольствием объясню: когда я давал людям в долг то, что они просили, многие из них забывали отдавать деньги. Но когда я стал давать вдвое больше, это стало, как осколок: обязанность вернуть деньги врезалась в память. И все стали возвращать аккуратно, день в день.
