Лицо это было и то и не то, как местность после наводнения; оно отражало непережитый еще ужас, наполнявший душу Савинкова. Нужно было внимательно и напряженно всмотреться в мертвенно-бледные черты, чтобы всякое сомнение исчезло.
Мы стояли с Савинковым, как бы на краю засыпавшейся могилы, и он прерывающимся голосом рассказывал конец нашего дела, последние, как мы думали тогда, минуты жизни нашего брата «Афанасия»…
Тут же Савинков сообщил, что Азеф спешно уехал за границу, заметив за собою явную слежку.
Глава ХІ
Румыния. — Потемкинцы
В l904 г., по окончании дела Плеве, все участники «Б.О.» временно были распущены. Большинство из них, утомленное напряженной и нервной работой, уехали за границу на непродолжительный отдых, на свидание с товарищами-центровиками, чтобы там, при более свободных условиях, сообща наметить и обсудить ряд дальнейших работ. Представлялась возможность и мне съездить за границу к брату-эмигранту,[58] с которым я не видалась более 30 лет. Убежав из тюрьмы, он жил теперь постоянно в качестве доктора в Румынии. Большая, продолжительная оторванность от вольной жизни вызывала естественную потребность повидать старых друзей, разбросанных по разным чужим странам. Хотелось познакомиться с молодым поколением, формировавшимся, как казалось, главным образом в свободных условиях Запада.
При посредстве проживавшего в Одессе Панкеева,[59] редактора «Южных Записок», и брата Вл. Гал. Короленко, Иллариона Галактионовича,[60] у которого с Панкеевым были наилучшие отношения, поездка моя быстро наладилась.
Панкеев был «Освобожденец».[61] Свой партийный орган, издававшийся в Штутгарте П. Струве, он и получал при посредстве моего брата Василия Семеновича, эмигранта-доктора, жившего в Румынии, в Тульче.
Брат сам получал нелегальные издания из-за границы, а в Россию переправлял их через капитана болгарского пароходства по Дунаю, совершавшего рейсы от Одессы до Варны, кажется. Только на обратном пути, т. е. из Варны, пароход мог заходить в Тульчу, и тогда капитан получал от брата тючки с «Освобождением», которые по прибытии в Одессу он и относил к Панкееву.
Капитан находился с русским доктором в самых дружеских отношениях.
Поздно вечером капитан (фамилии и имени его не помню) принял меня на свое судно. Поместив в каюту 1-го класса, он убедительно просил меня не выходить из нее, не показываться на палубе, пока мы не минуем черты русских владений, о чем он сам тогда предупредит. Никому бы и не пришло в голову нарушать этот договор: ведь до Галаца, конечного пункта моего пути, был всего 8-ми часовой переход, хотя широкая даль морская, звездное небо неудержимо манили на палубу. Была поздняя осень, на море виднелись белые барашки. Глядя из-под руки вдаль, опытные пассажиры, знакомые с морскими причудами, многозначительно качали головой. И, действительно, едва пароход очутился в открытом море, как очень быстро все почувствовали силу могучей стихии. Судно наше сразу же начало качать; оно, как дельфин, опускалось и поднималось по гребням волн, горами набегавших на наш небольшой пароход. Все пришли в неописуемое волнение. Соленая пена, пробивавшаяся сквозь иллюминаторы, врывалась в каюты.
Сквозь этот неумолкаемый визг и треск, в короткие интервалы наступавшего затишья, доносились звуки стройной музыки. Это капитан, большой любитель музыки, музицировал с какими-то бродячими артистами.
В самый разгар бури голова капитана просунулась в дверь нашей каюты, и он громко сказал:
— Вы теперь вне какой-либо опасности, поднимайтесь наверх к нам послушать музыку.
Но до музыки ли было в такой непривычно грозный час?..
Так сильно конспирировавший в начале пути, капитан под конец, на румынской территории, отбросил уже все предосторожности, разбахвалился во всю, и когда мы причалили к пристани Галаца, агенты и еще какие-то молодые джентльмены знали уже о подвиге неустрашимого капитана. По-видимому, он рассказал им, со значительными прибавлениями, небывальщины о своей пассажирке. Румынские «человеки» подходили открыто ко мне с разными предложениями, рекомендуясь почитателями «русского доктора», очень ими уважаемого. Они немедленно вызвали его в Галац.
Брат мой эмигрировал еще в 1877 году, после побега из московской тюрьмы, много лет жил и работал в Добрудже, в Тульче, с населением сплошь почти русским. Он знал превосходно всю страну с ее невероятно испорченным правительством, с темным и гибнущим в нищете народом.
Это маленькое государство после русско-турецкой войны получило очень широкую конституцию, но гарантий приобретенных свобод у населения не было и не могло быть. Народ не имел прав и не умел защищать эти права, дарованные конституцией: он был слишком темен и чересчур забит. Во всем мире, кажется, не существовало более ужасных противоречий, чем в укладе румынской жизни.
С одной стороны — широчайшая конституция, карающая за вскрытие частного письма почтовым чиновником или просто любопытствующим 12 годами каторги; с другой — полная, ничем не прикрытая разнузданность, взяточничество, воровство, как ни в какой другой стране, правительственных чиновников и лиц высокого ранга.
Голодное, нищенское существование, полная неграмотность, земельное закабаление народа у помещиков, отсутствие самой примитивной культуры и малейшего признака сознания своих прав, своего достоинства… «Вол и румын — одно и то же, только вол дороже», — гласила поговорка, определявшая отношение культурной части к народу. Праздные тунеядцы-помещики выжимали из нищего румына решительно все, оставляя ему кусок мамалыги да привычку полуживотного существования.
Вскоре после турецкой войны, в конце 70 гг., в Румынии при участии русских эмигрантов было положено начало социалистическому движению. В деревнях основывались клубы, школы, читальни. Организация распространялась быстро и со значительным успехом. Правительство всполошилось. Начались аресты, высылки; тюрьмы переполнились. Среди селян наступила паника. Движение было разбито вдребезги и задавлено жестокими мерами надолго.
В эту-то убогую крепостническую страну влилась в 1905 г. «Потемкинская армия», многочисленная (восемьсот человек), хорошо дисциплинированная, тесно сплоченная товарищескими узами.
Со сдавшимися в Констанце потемкинцами я познакомилась в 1907 году, во вторичный приезд к брату в Румынию, который вместе с другими румынскими революционерами, присутствовал при сдаче броненосца в Констанце.
Восставший броненосец «Князь Потемкин Таврический», после недолгого блуждания по Черному морю, сдался 25 июня в Констанце, в Румынии, и матросы впоследствии расселились буквально по всей стране. Все это был народ молодой, здоровый, красивый. Они резко выделялись среди приниженного и бедного румынского населения. Значительная часть матросов, зная какое-либо ремесло — портняжное, сапожное, электротехническое, — быстро находили себе места. Кое-кто из них нанимался в плавни — рыбачить. Правда, из них выделилась небольшая кучка «вольнодумцев», которая взяла на себя труд совершать круговые путешествия через всю Румынию, в уверенности, что на их жизнь «дураков хватит», а сами они меньше всего были склонны работать и быть этими дураками. Начинали они свою экскурсию с юга, поднимались на север, спускаясь потом снова на юг. В год они совершали два-три тура по небольшой стране, каждый раз заходя к «дяде», русскому доктору, поделиться с ним своими сказочными приключениями.
