День и ночь. День, дробящий человека, отделяющий душу от ума, поступки от желаний, и ночь, когда человек может воссоединить себя, подняться над дневными заботами, собрать воедино свои разрозненные впечатления. Эта мысль, этот образ еще только зарождаются. Сент-Экзюпери выразит это гораздо позже в «Военном летчике».
В период, о котором идет речь, основное для Антуана – это почувствовать себя «честным и добросовестным» наедине с самим собой. Потребность в самоутверждении привела его на Линию, а ремесло, объединяющее людей, стало главным источником поэтического вдохновения.
В приведенном выше письме к Ринетте привлекает внимание еще одна деталь: «Днем все просто. Ведь я очень люблю полеты и риск. Люблю это днем, но не ночью...»
Да, такие мысли были свойственны Антуану в первый период его работы на Линии. И они получили свое отражение в первых его произведениях. Но уже к концу пребывания в Кап-Джуби в голосе его зазвучат другие нотки. После случая с самолетом Ригеля, о котором уже было рассказано в предыдущей главе, Сент-Экс пишет Ивонне де Лестранж:
«...Впервые я слышал свист пуль над моей головой. Наконец-то я знаю, чего стою в таких обстоятельствах: я куда невозмутимее арабов...
Но я понял также и то, что всегда меня удивляло: почему Платон ставит мужество на последнее место среди добродетелей. Да, мужество состоит не из очень красивых чувств: немного ярости, немного тщеславия, значительная доля упрямства и пошленькое спортивное удовлетворение... Никогда уже я не буду восхищаться человеком, который проявит одно только мужество...»
Конечно, желание быть «честным и добросовестным» с самим собой приводит Антуана к крайностям и преувеличениям, но это честные крайности, добросовестные преувеличения. Все его письма и произведения продолжают этот начатый разговор с самим собой: собственно, он-то и заставил молодого Сент-Экзюпери взяться за перо.
Мы вправе оценивать поступки Сент-Экзюпери, прилагая к нему понятия «доблесть», «мужество», «широта души», «человеколюбие». Мы можем уже в этот незрелый период его жизни назвать его поведение своеобразным рыцарством XX века. Однако все определения беспомощны и не нужны, когда тот, к кому прилагаются все эти эпитеты, может выразить себя сам. В этом большое счастье не только для него, но и для нас.
Два года, проведенные на Линии, подобны в жизни Сент-Экзюпери завершающим движениям пальцев скульптора: эта жизнь, снимая лишнюю глину, вылепила из него летчика, человека и писателя.
«Бегство Жака Берниса», незаконченная повесть, которой Антуан определил свой будущий путь; новелла «Авиатор», извлеченная из нее и напечатанная накануне поступления Сент-Экзюпери в компанию «Латекоэр»; наконец, одиночество вечеров, проведенных над бумагой в Кап-Джуби, – из всего этого родился первый роман «Почта – на Юг». Мы знаем, что особенные трудности писатель испытывал, работая над композицией своей книги. Не знал он и как ее назвать. Однажды на мешках с почтой, которую грузили в самолет, отправлявшийся в Дакар, он увидел надпись: «Почта – на Юг». Вопрос о названии романа был решен.
С композицией справиться оказалось куда труднее... Но нас интересует здесь не литературная, а человеческая сторона Сент-Экзюпери-писателя. И если мы иногда вскользь и упомянем о некоторых наиболее характерных для него качествах, то в основном памятуя бессмертное изречение Бюффона: «Стиль – это человек». Такой взгляд на творчество Сент-Экзюпери здесь особенно уместен. Опять и опять вспоминается: «Ищите меня в том, что я пишу».
Сто семьдесят страничек, на которых каждая буква начертана отдельно, словно писатель взвешивал ее, прежде чем занести на бумагу, это итог пятилетних усилий молодого писателя разобраться в себе, усилий, приводящих, по выражению самого Сент-Экзюпери, слова в полное соответствие с мыслями.
В письме матери Антуан пишет:
«Джуби, декабрь 1927 года.
Дорогая мамочка!
Чувствую себя хорошо. Жизнь у меня не сложная и дает мало пищи для рассказов. Впрочем, наступило некоторое оживление, потому что здешние арабы опасаются нападения других арабских племен, и у нас готовятся к войне. Сам форт волнуется не более чем благодушный лев, но по ночам каждые пять минут пускают ракеты, которые театральным светом озаряют пустыню. Все это кончится, как и все такие большие арабские волнения, уводом четырех верблюдов и похищением трех женщин.
Мы используем на нашем аэродроме в качестве рабочих нескольких арабов и одного раба. Этот несчастный – негр, которого четыре года тому назад похитили в Марракеше, где у него жена и дети. Поскольку испанцы не борются здесь с рабством, он работает на араба, который его купил, и каждую неделю отдает ему свою зарплату. Когда он уже не сможет больше работать, ему дадут издохнуть – таков обычай. Мы находимся в районе непокоренных племен, и испанцы бессильны что-нибудь изменить. Я с радостью посадил бы его на самолет, летящий в Агадир, но нас всех здесь перебьют. Раб этот стоит 2000 франков. Быть может, вы знаете кого-нибудь, кто возмутится, узнав об этом, и пошлет мне необходимые для выкупа деньги. Я отослал бы этого негра к его жене и детям. Это такой славный и такой несчастный человек.
Хотелось бы провести с вами рождество в Агее. Агей для меня – олицетворение счастья. Я, правда, иногда немного там скучаю, но так скучаешь от окружающего тебя постоянного неизменного счастья. Если я полечу на следующей неделе в Касабланку, что не исключено, то выберу для детишек коврики «заям» самой нежной расцветки. Кажется, им это очень нужно.
День сегодня сумрачный. Море, небо, песок сливаются. Пустынный ландшафт первичного периода. Иногда какая-нибудь морская птица издает пронзительный крик – и удивляешься этому проявлению жизни. Вчера я купался. И еще я поработал грузчиком. К нам прибыл пароходом тюк в 2000 кило. Нелегко было доставить его через бар и выгрузить на пляж. Я командовал баркасом такой же величины, как баржа-прачечная, и с уверенностью, достойной бывшего кандидата в Высшее морское училище. Меня немножко укачало – мы делали чуть ли не мертвые петли.
Я ни в чем не нуждаюсь. Поистине у меня монашеские наклонности. Я пою чаем арабов и сам ножу к ним пить чай. Пописываю. Я начал работать над одной книгой. Уже написал шесть строк. Не бог весть сколько, но уже что-то.
Сегодня вечером сочельник. В песках это никак не отражается. Время течет здесь, не оставляя никаких видимых примет. Удивительный все же способ прожигать свою жизнь в этом мире.
Нежно целую вас.
Ваш почтительный сын Антуан».
Как видно из этого письма, Антуан, едва освоившись с новой обстановкой, начинает работать над своей книгой. Но для него это не новая книга, а уже давно выношенная. Правда, он имеет мужество начать все сначала.
