Но Урбино умер раньше своего учителя.[348] На следующий день после его смерти Микеланджело писал племяннику:
«Вчера в четыре часа пополудни скончался Урбино. Я так опечален и расстроен, что мне легче было бы умереть вместе с ним. Я очень любил его, и он заслуживал любви – это был достойнейший человек, честный и преданный. С его смертью, мне кажется, жизнь для меня кончена, я нигде не нахожу себе покоя».
Боль была так глубока, что три месяца спустя, как видно из знаменитого письма к Вазари, Микеланджело не только не утешился, но еще острее ощущал свою утрату.
«Мессер Джорджо, дорогой друг, простите, если напишу нескладно, я все же попытаюсь хоть кратко ответить на Ваше письмо. Вы знаете, что умер Урбино. Это безмерное для меня горе, но и величайшая милость, явленная мне богом. Милость всевышнего в том, что если при жизни Урбино привязывал меня к жизни, то, умирая, научил меня, как надо умирать, не только не страшась смерти, но призывая ее. Он жил у меня двадцать шесть лет и всегда был мне верен и предан. Я сделал его состоятельным человеком и думал, что теперь, когда я стар, он будет мне опорой. Но бог рассудил иначе. Единственная оставшаяся мне нынче надежда – встретиться с ним в раю, ибо ниспосланная ему богом блаженная кончина порукой, что ему уготовано там место. Тяжелее, чем смерть, было ему сознание того, что он оставляет меня в этом неверном мире, с его тревогами и заботами. Лучшее, что во мне было, покинуло вместе с ним этот свет, где ныне мне остались одни лишь горести».[349]
В душевном смятении он просит племянника приехать к нему. Лионардо и Кассандра, встревоженные его отчаянием, поспешили прибыть в Рим и нашли художника сильно ослабевшим. Единственное, что поддерживало в нем силы, это данное покойному Урбино слово взять на себя попечение о его сыновьях, один из которых был крестником Микеланджело и носил его имя.[350]
* * *
Были у Микеланджело и довольно странные дружеские связи. Как все сильные натуры, которым тесно в установленных обществом рамках и требуется какая-то отдушина, он любил окружать себя людьми ушибленными, всякими чудаками и оригиналами; они поражали окружающих неожиданными выходками и полным неведением принятых условностей и вообще были «не как все». Это люди вроде Тополино, каменотеса из Каррары, «который возомнил себя выдающимся скульптором и с каждой груженной мрамором баркой посылал в Рим Микеланджело несколько высеченных им самим фигурок, неизменно вызывавших неудержимый смех художника»;[351] или вроде Менигеллы, художника из Вальдарно, время от времени приходившего к Микеланджело с просьбой нарисовать ему св. Роха или св. Антония, которых он затем раскрашивал и продавал крестьянам. И Микеланджело, от которого короли лишь с превеликим трудом могли добиться самого простого наброска, оставлял все и садился рисовать по просьбе Менигеллы святых, даже сделал ему модель великолепного «Распятия».[352] Либо это какой-нибудь цирюльник, занимавшийся на досуге живописью, для которого Микеланджело нарисовал картон «Св. Франциска, принимающего стигматы»; или один из его римских рабочих, занятых на постройке гробницы Юлия II и вообразивший, что каким-то чудом стал великим скульптором после того, как, послушно следуя указаниям Микеланджело, к своему удивлению высек из мрамора красивую статую; ювелир Пилотто, известный шутник, прозванный «Рыбка»; бездельник Индако, странный художник, «который с превеликим удовольствием болтал, но с превеликим неудовольствием брался за кисть» и имел обыкновение говорить, что «все время работать и никогда не развлекаться недостойно христианина»;[353] и, наконец, смешной и безобидный Джулиано Буджардини, к которому Микеланджело особенно благоволил.
«Джулиано пришелся по сердцу Микеланджело своей добротой и бесхитростным, чуждым злобы и зависти характером. Но у него был один недостаток – чрезмерная любовь к своим произведениям. Впрочем, Микеланджело, страдавший оттого, что никогда не бывал удовлетворен сделанным, восхвалял недостаток Джулиано как великое достоинство… Однажды мессер Оттавиано деи Медичи попросил Джулиано написать портрет Микеланджело. Джулиано с рвением принялся за дело и, заставив Микеланджело два часа молча просидеть на стуле, вдруг торжественно воскликнул:
«Микеланджело, поди-ка посмотри, как я тебя написал, главное уже схвачено!» Микеланджело подошел и, взглянув на портрет, рассмеялся. «Что ты наделал, черт тебя возьми! – сказал он. – Смотри, ведь один глаз ты мне совсем вдавил в висок». Джулиано при этих словах пришел в неописуемую ярость. Несколько раз он переводил глаза с портрета на модель и обратно, затем решительно заявил: «Не нахожу, но посиди-ка еще, если будет нужно, я поправлю». Микеланждело, который прекрасно все понял, улыбаясь, уселся на свое место. Джулиано пристально глядел то на него, то на портрет, потом, поднявшись, сказал: «Нет, глаз точно такой, как я его нарисовал. Я лишь следовал природе». – «Ну, что ж, – смеясь, отвечал Микеланджело, – значит, это природный недостаток. Продолжай и не жалей красок».[354]
Так Микеланджело, обычно не слишком снисходительный к окружающим, в своем общении с маленькими людьми умел проявлять терпимость, в которой чувствуется не только насмешливый ум гения, склонного потешиться иногда над человеческой глупостью,[355] но и подлинное сострадание к несчастным безумцам, мнящим себя великими художниками и, быть может, чем-то напоминавшим Микеланджело его собственное безумие. Во всем этом было немало иронии, то горькой, то переходившей в грубоватую шутку.
L'anima raia, che chon la morte parla.[356]
Так он и жил один в кругу скромных друзей – своих подмастерьев и своих полупомешанных чудаков; были у него и еще более скромные любимцы – куры и кошки.[357]
В сущности он был одинок и с годами уединялся все больше. «Я всегда один, – пишет он племяннику в 1548 г., – и ни с кем не разговариваю». Постепенно он не только отдалился от людей – ему стали чужды их мысли, их интересы, заботы, радости.
Угасла в свой черед и та единственная страсть, которая еще связывала его с современниками, – пламенная любовь к республике. В последний раз она вспыхнула яркой зарницей в 1544 и 1546 гг., когда тяжело больной Микеланджело лежал в доме изгнанных из Флоренции республиканцев Строцци, где за ним ухаживал его приятель Риччо. Выздоравливающий Микеланджело просит передать Роберто Строцци, который бежал в Лион, чтобы он напомнил французскому королю его обещания, и добавляет, что ежели Франциск I восстановит свободу Флоренции, он, Микеланджело, воздвигнет ему на свои средства конную статую из бронзы на площади Синьории.[358] А в 1546 г., в благодарность за оказанное ему гостеприимство, он дарит Строцци своих двух «Пленников», которые тот затем преподнес Франциску I.
