В дневниковых воспоминаниях «Все в жертву памяти твоей…» Валерий Сергеевич Золотухин, долгие годы близкий друг Высоцкого, пишет:
12.01.1971. Жизнь есть игра. Жизнь артиста, что это такое? Сплошная игра. Сегодня шеф извел Высоцкого-Гамлета. Вчера «Гамлет» вышел на сцену. Человечество заносит этот день в летопись, а Лаэрт в это время спал на диване с большого похмелья.
15.01.1971. А дела у нас на театре — хуже не придумаешь. Вечером позвонила в театр Марина — принц Гамлет в Склифософском, она в отчаянии. Одна в России… на положении кого? Уговаривал я вчера Володю поехать спать и прекратить, надо бежать на длинную дистанцию, это малодушие… После того дня, как шеф накричал на него, он взялся за стакан, ища спасения в нем, в отступлении, а может, брызнет талант, надеялся… Надо работать, надо мужественно переносить неудачи… надо работать, а не хватать звезды… не стараться хватать их, по крайней мере, каждый день… Есть мужество профессии — сохранять форму, не жрать лишнее, не пить, когда идешь в сражение.
— Вы пять пьес показывали мне с голоса, и я выполнял с точностью до тысячной доли, но здесь я не могу повторить… потому что вы еще сами не знаете, что делаете… Я напридумывал в «Гамлете» не меньше, чем вы, поймите, как мне трудно отказаться от этого…
Эту и подобную стыдную муровину нес Володя шефу, и тот слушал его, старался вникнуть, объяснял чего-то… Ах, как это все не хорошо. Принц Гамлет в Склифософском… Благо, что это случилось в дни, когда у него нет «Галилея» и перед выходными днями.
16.11.1971…Высоцкий жалуется: «Я не могу с ним (Любимовым) работать! Он предлагает мне помесь Моцарта с Пушкиным. Ну это же не мое. Я не могу разговаривать в верхнем регистре, вот так… Правильно говорят актеры (ребята мои некоторые посмотрели): «Лев должен рычать, а не блеять».
Но несмотря на все трудности, связанные с ролью Принца Датского, Владимир Высоцкий очень дорожил этой своей работой:
«…Роль Гамлет, пожалуй, самая любимая. Почему? Во-первых, это самая лучшая пьеса в мире, во-вторых, это Гамлет! Содержание пьесы знают все и, приходя в театр, смотря фильм, следя порой за игрой актеров, нам хотелось, чтобы зритель смотрел не за тем, как мы играем, а за жизнью людей. Мне кажется, пьеса прочитана Любимовым чисто, без шелухи. И мой Гамлет совсем не инфантилен. Он многое знает, он не решает: быть или не быть, убивать или не убивать. Его бесит то, что этот вопрос человечество решает со дня рождения и все никак не может решить, и все должно убивать, убивать. Значит, что-то не в порядке в этом мире.
Гамлет ненавидит месть, подлость, но не может отказаться от этого и делает все так, как и люди, с которыми он борется, хотя был бы счастлив не делать. Ему не хочется убивать, но он будет убивать и знает это. Ему не уйти из круга, не отказаться от законов и условностей, предлагаемых окружением. Вот от чего он в отчаянии, вот от чего он сходит с ума…
Гамлет, которого я играю, не думает про то, «быть» ему или «не быть», потому что «быть»! Он знает, что хорошо жить, все-таки жить надо. Ответ всем ясен, что «быть» лучше, а вопрос этот все равно стоит перед определенными людьми…
Должен вам сказать, что эта трактовка совсем новая в «Гамлете». Я видел примерно шесть постановок «Гамлета», и везде все-таки на сцене пытались они решить этот вопрос. Я монолог в «Гамлете» делаю три раза. Мы его делаем так, что этот вопрос все время у него сидит в голове, весь спектакль. Его все время свербит это. Кстати, это более нервно и больше доходит до зрителя.
Когда Мейерхольда спросили: «Что вы делаете с этим монологом?» — он ответил (чтобы к нему не приставали): «Мы его вымарываем, мы его вырезаем».
Ну, мы его не вымарываем. Мы его даже делаем три раза по-разному.
Гамлет — это человек, который был готов на трон. И если б так не повернулась судьба и если б он не был на этом стыке времен. Если б он не учился в университете, если б не случилась такая странная история, он, вероятно, был бы прекрасным королем. Может быть, его любили бы подданные. Он был воспитан в жестокий очень век, потому в нем очень много намешано, в Гамлете.
С одной стороны, в нем кровь отцовская, всей его семьи, которая была довольно жестока, ведь отец его убил на дуэли отца Фортинбраса, там просто решались вопросы. Он вызвал его на бой и в честном бою убил… И Гамлет, наверное, тоже подвижен был и на бои и на государственные дела… Но он уже побывал в университете и был заражен студенческим духом, а потом вообще стал задумываться о смысле жизни.
Мне кажется, он один из первых людей на земле, которые так всерьез задумывались о смысле жизни. Поэтому трактовка его роли состояла из этих, пожалуй, двух основных компонентов. Одно — что касается его жизни, его воспитания, крови его, зова крови, характера. И другое — что касается его как человека, который уже давно перешел этот рубикон. Он думает не как они, ненавидит все, что делают вокруг в этом Эльсиноре все придворные, как живет его дядя король, как живет его мать, как живут его бывшие друзья. А как с этим поступать, он не знает. И методы его абсолютно такие же, как и у них… в результате он убивает, а ничего иного не может придумать…
Мне кажется, Шекспир — поэт очень земной. Его играют в плащах, шпагах, а ведь он говорит в «Гамлете», что век был очень грубый, жестокий, суровый, и они ходили-то в коже и шерсти. И мы в нашем спектакле тоже одеты очень просто, в грубых-грубых шерстяных вещах. Но самое интересное, что это оказалось очень современно, потому что сейчас тоже шерсть носят.
У нас нет корон, у нас нет украшений особенных. Лишь королева Гертруда — Алла Демидова носит грубую цепь большую. Герб, вероятно. Очень грубо и просто. Это совсем не мешает, это, по-моему, потрясающий прием. В «Гамлете» это невероятно, что ничего почти нет. Ну, а занавес своими поворотами и ракурсами дает возможность делать перемену декораций: коридор, комнату, кладбище, замок. Занавес работает, как персонаж, как стенки или целые павильоны в других спектаклях. Главное назначение занавеса «Гамлета» — это судьба, потому что в этом спектакле очень много разговоров о боге, хотя это спектакль и не религиозный. Но почти все нанизано на это. С самого начала Гамлет заявляет: «О, если бы предвечный не занес в грехи самоубийства!», то есть самоубийство — самый страшный грех, а иначе — он не смог бы жить. С этой точки и начинается роль человека, который уже готов к тому, чтобы кончить жизнь самоубийством. Но так как он глубоко верующий человек, то он не может взять на себя такой грех: закончить свою жизнь. И вот из-за этого занавес работает как судьба, как крыло судьбы.
Этот занавес дает возможность удовлетворить любопытство зрителей. Зритель всегда хочет узнать, а что же находится еще там? И в этом Эльсиноре, в этом королевстве, в этом таком странном и в то же время обычном государстве, естественно, масса интриг, подслушиваний. За занавесом все время присутствуют какие-то люди. И мы очень часто даем зрителям поглядеть, что же происходит за занавесом. Это дает возможность параллельного действия, это такой кинематографический прием. Например, в одной половине сцены я читаю монолог «Быть или не быть», а в другой половине разговаривают Король, Полоний и свита. Когда я вижу, что кто-то подслушивает за занавесом, я убиваю Полония, нанизывая его на нож, потому что занавес можно проткнуть ножом. Там есть какие-то такие щели. Потом занавес разворачивается, и Полоний висит вот так на ноже. Это не только эффект… Все время ты можешь посмотреть, что еще находится там, за этими кулисами, где кипит жизнь: кто-то ходит, кто-то подслушивает — ты видишь вдруг ухо в прорезь… Короче говоря это дает возможность создать жизнь не только на сцене, но и рядом…
