Наши занятия проходили в одной из ташкентских школ, и сидели мы за обычными ученическими партами. Так получилось, что моим соседом по парте оказался один паренек, который мне сразу понравился. Очень симпатичный и толковый, хороший знаток русского языка. Кроме того, он тоже был приезжим и тоже жил на Укчи. Звали этого мальчика Марк Одесский. “Но я не из Одессы, я из Жмеринки”.
Темп наших занятий стремительно нарастал и, наконец, мы подошли к экзаменам. Нам предстояло сдать двенадцать или тринадцать экзаменов, по всем предметам, что мы проходили. Как ни странно, но я уже чувствовал себя настолько уверенным, что некоторые экзамены я сдавал по-спортивному: беру билет и без подготовки сразу отвечаю. Мы с Марком дали обет: не бриться до первой непятерки. И хотя наша растительность была еще не очень бурной, но к концу сессии мы изрядно обросли. Однако марафонскую дистанцию прошли далеко не все: из 1000 человек, зачисленных на подготовительное отделение, успешно закончили его лишь человек 600. В ВАИ было два факультета: самолетостроительный и моторостроительный. Мы с Марком выбрали моторостроительный.
Занятия во всех среднеазиатских учебных заведениях в годы войны, а может быть, и позже, а может быть, и сейчас, начинались с месячным опозданием — в октябре месяце. В сентябре все учащиеся и студенты работают в поле на сборе хлопка. Но бывших подготовишек в этот осенний сезон 1943 года не тронули, и мы имели небольшие каникулы.
Институт помещался в хорошем большом здании в центре города на улице Куйбышева, дом 8. Адаптация к форме занятий в высшем учебном заведении произошла не сразу, но достаточно быстро. Почти все предметы первого семестра, кроме физики, химии и черчения, звучали необычно: основы авиации, начертательная геометрия, аналитическая геометрия, теоретическая механика. Институт был из Воронежа, но большинство преподавателей — из Ленинграда и Москвы. Я помню замечательных профессоров и преподавателей: физика Василия Ивановича Блинова, химика Анатолия Александровича Петрова, математика Бориса Абрамовича Фукса, автора многих учебников по начертательной геометрии доцента Рындина, профессора кафедры теоретической механики и альпиниста Назарова, преподавателя черчения Онисима Афанасьевича Картавцева. Большинство из них были еще просто молодыми людьми, но уже имели имя в Советском Союзе, а некоторые и за рубежом. Учиться у них было интересно, а значит, и не очень трудно.
Но тут мне бы хотелось, чтобы читатель оценил степень моей претенциозности, а может быть, даже нахальства. Первую сессию я прошел удачно: пятерки и четверки. Четверки по основам авиации и теоретической механике. Но я не был удовлетворен этими результатами. Разгон, который я получил на подготовительном отделении, продолжал действовать. И я решил пересдать эти предметы, благо первый раз я сдавал экзамены не профессорам, а их ассистентам. Это вызвало у экзаменаторов некоторое недоумение: видите ли, его четверка не устраивает, и существенно повышенные требования во время повторного экзамена. Но я получил пятерки. Когда я в молодости сдавал какой-либо экзамен, это я заметил еще в школе, мне иногда не нужно было вспоминать какую-то формулу или определение. Я просто мысленно перелистывал страницы учебника или конспекта, находил нужное место и зачитывал его или записывал.
Возвращаюсь теперь к житейским делам, а если точнее, то к общежитейским. Я сейчас точно не помню, когда нас переселили в новое общежитие, которое находилось совсем рядом с институтом, тоже на улице Куйбышева, в доме №12. Скорее всего, это было уже после начала занятий, в октябре или ноябре месяце. Меня и Марка поселили в комнате на втором этаже, в которой было десять кроватей, десять тумбочек и стол с каким-то количеством стульев. Попробую вспомнить всех своих товарищей-соседей. Миша Туровер, Саша Бомаш, Саша Фидельман, Цаля Занделис, Меир Вейнронкс, Гарри Левинсон, Фима Сендерович, Юра Малашенко. Юра Малашенко из Сталинабада был хорошо антисемитски подкованный парень, но даже и без такой подготовки выдержать подобную критическую массу евреев бедному человеку было очень непросто. И он сорвался. В результате его из нашей комнаты отселяют. Вместо него на десятую койку помещается участник обороны Сталинграда, инвалид с покалеченной рукой, балагур Яша Фаенсон.
Миша Туровер занимался в одной группе со мной, мы с ним сразу же подружились, и именно я его пригласил в нашу комнату. За его спокойный уравновешенный характер и большую физическую силу он получил навечно кличку Бычок, против которой он никогда не возражал. Саша Бомаш, большой и очень добродушный парень, любил пошутить, ему обычно отвечали шуткой, но с самым маленьким по росту и с самым язвительным, Цалей, словесные баталии, ко всеобщему удовольствию, происходили почти постоянно.
Три прибалтийских еврея — Занделис из Литвы, Вейнронкс и Ливенсон из Латвии — чудом спасшиеся от фашистов, были разными людьми и по характеру, и по способностям. Но их объединяло то, что они были выходцами из другого мира и откровенно ненавидели советскую власть. На этой почве у меня, стопроцентно советского человека, неоднократно случались с ними стычки, едва не доходившие до драки, что вызывало восторг у остальной более умной части аудитории. (Марк Одесский напомнил мне об одной такой ”баталии”, когда я, стоя на своей кровати в кальсонах, отстаивал непонятно какие преимущества командиров Красной Армии по сравнению с офицерами других армий — и это после уничтожения Сталиным руководства советской армии.)
Саша Фидельман, круглолицый, немного замкнутый умный парень. Основное его положение — это положение лежа. Удивительно хорошо знал химию. Тихий, тихий, однако на пятом курсе вляпался в историю с одной сверхдоступной студенткой, и на волне кампании за студенческую нравственность был исключен из института. Заканчивал он уже другой институт.
Фима Сендерович, нормальный еврейский парень, предприимчивый и деловой, но учился весьма слабо. Всех нас он научил подделывать печати — и круглые, и штампы. А эта “технология” для полуголодных студентов, имевших в обороте хлебные и продуктовые карточки, была очень важна. Заканчивая характеристику своих товарищей, предваряя дальнейшее изложение, скажу, что, из десяти случайно соединившихся в одной комнате соседей стали самыми близкими друзьями на всю жизнь четверо: Марк Одесский, Миша Туровер, Саша Бомаш и я.
Жизнь студента, живущего в общежитии и имеющего в качестве единственного дохода студенческую стипендию, в ту пору была очень нелегкой. Это, конечно, не то, что терпел солдат на фронте, но и совсем не то, как живут сейчас даже бедные студенты. Утро начиналось с того, что дежурный по комнате, накануне с вечера собравший у всех хлебные карточки, бежал в хлебный ларек и получал одним весом на всех хлеб. По возвращению в комнату он на самодельных весах развешивал хлеб на пайки и приступал к раздаче. Для этого выбирался кто-то, желательно из тех, кто до конца еще не проснулся, его заставляли повернуться к стенке и называть в любом понравившемуся ему порядке всех, включая самого себя. Ребята, голодные еще с вечера, как правило, тут же приканчивали свою долю, в лучшем случае с кружкой кипятка, и бежали на занятия. В обеденный перерыв мы шли в студенческую столовую и там, по карточкам, получали обед: какую-нибудь “затируху” на первое и мамалыгу или вареные овощи на второе. Изредка попадался кусочек рыбы или мяса.
