Один из наиболее миролюбивых, Карл Абрахам, оказался провидцем и проявил, как позднее признал Зигмунд, лучшее понимание человеческого характера, чем сам профессор Фрейд. Абрахам, наблюдая за Альфредом Адлером и Карлом Юнгом, предсказал, что они отойдут от группы и будут действовать самостоятельно. Строгий по отношению к тому, что должно войти в теорию психоанализа, он не мирился с фальсификациями и ошибками. Не сумев убедить Зигмунда выступить с критикой книги Ранка, Абрахам написал профессору Фрейду предостережение против опасности, связанной с таким «научным отступлением».
Отто Ранк тяжело воспринял происходившее. Он понимал, что переживает собственную травму – необходимость порвать с профессором Фрейдом, с которым была связана вся его взрослая, сознательная жизнь. Подобно Альфреду Адлеру, Карлу Юнгу и Вильгельму Штекелю, он чувствовал, что пришло время самоопределиться, пойти собственной тропой, не работать более под крылом или сенью профессора Фрейда. Революция, совершавшаяся в его психике, доставляла ему мало удовольствия, она свалила его, и он слег. Когда он выздоровел, то получил приглашение выступить в Нью–Йорке с лекциями в течение нескольких месяцев; это представлялось разумным выходом из тупика. Ранк принял приглашение.
Доктор Пихлер сделал новый протез, но он оказался хуже старого. С течением времени здоровье Зигмунда окрепло. Однако, продолжая курс рентгеновского облучения, он получил излишнюю дозу, и это вызвало интоксикацию.
Он написал аналитическую работу «Сопротивления психоанализу» и «Автобиографию», изданную в виде небольшой книжки и выглядевшую скорее историей психоанализа, чем собственным жизнеописанием. По этому поводу тетушка Минна шутила:
– Зиги, когда ты смотришься в зеркало, ты видишь себя или коллективное подсознание Юнга?
Минна оставалась одной из немногих, позволявших себе отпускать шутки в адрес Зигмунда. Он возразил:
– Не коллективное подсознание Юнга, Минна. Если бы он услышал от тебя это, то обвинил бы меня в том, что я подглядываю в замочную скважину. Я же вижу совокупное подсознание всех лечившихся у меня пациентов. Это образует более привлекательный портрет, чем моя мрачная личина.
Карл Абрахам выехал в Голландию в мае 1925 года для чтения трех лекций, а когда вернулся, то слег с острым бронхитом. Вскоре, в июне, умер Йозеф Брейер. Волна воспоминаний нахлынула на Зигмунда: его студенческие дни, первые встречи с Брейером в физиологической лаборатории Брюкке, годы, когда он свободно приходил в дом Брейера в качестве младшего брата, окруженного вниманием и поддержкой. Зигмунд отправил утешающее письмо Матильде Брейер. Он написал также некролог для «Цайт–шрифт», в котором откровенно сказал, что Йозеф Брейер был «творцом метода катарсиса, который неразрывно связан с психоанализом». Йозеф уже не мог отказаться от такой чести.
Смерть Брейера напомнила Зигмунду, что ему и Марте часто попадалось в немецких газетах и журналах имя Берты Паппенгейм, ставшей одной из ведущих фигур в движении за права женщин, которое успешно добивалось законов о мерах безопасности на предприятиях, повышения заработной платы и правовой защиты замужних женщин. Берта Паппенгейм так и не вышла замуж, но внимание Йозефа Брейера спасло ей жизнь и сделало ее ценным членом общества. В сентябре в Хомбурге должен был состояться очередной конгресс психоаналитиков. Зигмунд решил, что не поедет туда. Он послал Анну прочитать его доклад «Некоторые психологические последствия анатомического различия между полами».
С ним происходили разные, как он считал, нелепые случаи. Он получил несколько предложений снять кинофильм о психоанализе. Сэмюэл Голдвин предложил ему сто тысяч долларов для поездки в Голливуд на правах консультанта в фильмах о величайших любовных историях. Уильям Рэндолф Херст предлагал послать пароход для доставки Зигмунда и его семьи в Нью–Йорк, где он составлял бы разумные отчеты по делу Леба и Леопольда, двух чикагских парней, вознамерившихся совершить «превосходное» преступление – убийство четырнадцатилетнего мальчика. Через несколько дней полковник Мак–кормик из чикагской газеты «Трибюн» прислал по телеграфу предложение приехать в Чикаго и провести психоанализ Леба и Леопольда; гонорар достигал двадцати пяти тысяч долларов.
Тетушка Минна причитала:
– Зиги, почему этого не случилось в твои тридцать лет? Подумать только, ты мог бы стать кинозвездой и высокооплачиваемым журналистом.
Осенью пришло печальное известие об ухудшении состояния здоровья Карла Абрахама. Видимо, во время посещения Голландии в его легкие попала рыбья кость, вызвавшая серьезную инфекцию. Доктор Феликс Дейч направился в Берлин, чтобы помочь ему. Но в 1925 году на Рождество Карл Абрахам умер в возрасте сорока восьми лет. Зигмунд, думавший, что после потери Гейнца его уже не так взволнует чья–либо смерть, находился в отчаянии. Карл Абрахам был гением германского движения психоаналитиков: он поехал в Берлин, когда никто не верил в психоанализ; он утвердил веру и уважение к этому направлению медицинской науки, создал центр по подготовке и собрал вокруг себя группу молодых талантливых врачей. Его доклады были всегда тщательно взвешенными и ясными в изложении. Он не ввязывался в демонстративные драки, подобно Шандору Ференци, потому что это противоречило его натуре. Он был самым надежным и дисциплинированным членом комитета, презиравшим леность и глупость. Зигмунд не питал иллюзии, будто человеческая судьба подчинена логике, но, узнав о смерти Абрахама, воскликнул:
– Карлу Абрахаму было сорок восемь. За плечами осталось тридцать лет творческой работы. Мне шестьдесят девять, удалена половина полости рта, а я остаюсь в этом мире, в то время как мы потеряли Карла.
«Сначала мы долгое время озабочены тем, чтобы остаться живыми; затем тревожимся, как бы не умереть; в этом есть тонкое различие».
Через некоторое время он перестал считать число перенесенных операций, электроприжиганий и рентгеновских облучений. Доктор Пихлер вынужден был удалить кусочек ткани около прыщика, затем произвести пересадку кожи, потом с помощью диатермии удалить еще одну припухлость. В последующие месяцы вновь были и удаления и пересадки кожи.
Чем больше он старался сократить разного рода юбилейные празднества, тем крупнее они становились. Их вдохновителем выступал Макс Эйтингон, обходивший все преграды. В день семидесятилетия Зигмунда его дом утопал в цветах, пришли сотни писем, телеграмм со всего света, были доставлены в подарок египетские и греческие фигурки. Он не пытался скрыть радость, ведь поздравительные письма прислали люди, которых он уважал. Он не получил весточки от Карла Юнга, но Ойген Блейлер написал ему из госпиталя Бургхёльцли. Блейлер много лет назад сказал ему, что останется верным после ухода Карла Юнга. Блейлер поздравил Зигмунда с его последними работами.
