Таких отправляли в разные Депо, где образовывали из них батальоны. На сей предмет для природных Французов, Итальянцев и Голландцев назначили сборным местом Орел; в Петербурге составляли батальон из Испанцев и Португальцев, в Ревеле Российско-Германский легион, из пленных и переметчиков, принадлежавших войскам различных Немецких владетелей. В Ноябре Государь писал Князю Кутузову: «Неоднократно доходили до Меня сведения о тягостном положении пленных, из армии посылаемых чрез губернское начальство, для дальнейшего препровождения. Последнее уведомление, полученное Мною от Генерал-Губернатора Новгородского, Тверского и Ярославского, в копии у сего прилагаемое, показывает, что состояние пленных взывает к себе человечество. Убеждаясь бедствием их, Я поручаю вам подтвердить кому следует, чтобы пленные из армии, предводительствуемой вами, отправляемы были в полном порядке, а о соблюдении оного в пути, равно о достаточном продовольствии и снабжении одеждой, приличной времени года, всякий раз предписывать губернатору той губернии, в которую с самого начала партия пленных вступает, требуя неотменно распоряжения его, чтобы люди сии не отправлялись иначе в путь, как по экипировке, которая сохранила бы их от дальней нужды, наипаче в теперешнее зимнее время»[646]. Исполнение сего человеколюбивого повеления было сопряжено с великими затруднениями, а иногда и невозможно. Предписанные на счет пленных правила соблюдались, пока была некоторая соразмерность в числе забираемых нами неприятелей. При бегстве Наполеона из Москвы брали пленных сперва сотнями, потом тысячами, наконец десятками тысяч, полунагих, босых, среди зимы, в местах безлюдных, до конца выжженных, где и Русская армия с нуждою имела пропитание, а иногда бывала без хлеба. Следственно, исчезла возможность снабжать пленных тулупами, обувью, продовольствием и подводами. Доколе пленные оставались близ наших лагерей, с ними делились чем могли, но бедствия их начинались при отправлении их внутрь Империи. Многие погибали по дорогам, прежде нежели могли дойти до мест неразоренных, но и тут не было для них по большей части другого крова, кроме сараев, погребов, нежилых или недостроенных домов. Во время разгара войны крестьяне боялись как греха оказывания пленным помощи; больных и истомленных выкидывали с подвод на поля и в снег, но потом, когда повсюду распространилась весть о торжестве Отечества, победа укротила праведный гнев, сострадание взяло верх над ненавистью к врагам, и Русское добродушие спасало их от неминуемой смерти. На них стали смотреть более с любопытством, чем с яростью; однако вскоре необходимость заставила избегать всякого сближения с пленными, потому что они заносили в селения злокачественные и прилипчивые болезни, коими многие из них были заражены. Больные пленники гнили и пухли; живые, от всякой мерзости, которую употребляли в пищу, смердели как трупы. Горе бывало тому, кто прикасался даже к рубищу, покрывавшему воинов Наполеоновой армии! Для отвращения заразы предписаны были разные средства, кроме врачебных пособий, состоявшие в том, что пленных ставили на ночлеги в нежилых избах и как можно далее от обывателей, запрещали им всякое сообщение с поселянами, окуривали их, сожигали трупы и одежду умерших. Наконец, когда зараза усилилась и распространилась даже в губернии, где не было театра войны, как то: Новгородскую, Псковскую, Вологодскую, Костромскую и Орловскую, велено было остановить рассылку пленных и оставить их на тех местах, где застигнет предписание[647].
Самая Вильна, до нашествия Наполеона цветущая, веселая, представляла в Декабре месяце обитель смерти. Бродившие по улицам Французы походили более на мертвых, нежели на живых людей. Иные, идя, вдруг падали и умирали, другие были в одурении, вытараща глаза, хотели нечто сказать, но испускали только невнятные звуки. В одном месте находилась стена, составившаяся из смерзшихся вместе тел, накиданных одно на другое. Большого труда стоило убрать мертвых, привести в известность больных и пленных, наполнявших без изъятия все дома и большей частью страдавших прилипчивыми болезнями, гнилыми горячками, злокачественными сыпями, кровавыми поносами. Более 800 артиллерийских и других казенных лошадей были наряжаемы несколько суток сряду для вывоза трупов; до 200 Русских и пленных лекарей, занимаясь целый день больными, не успевали осматривать всех порученных им страдальцев. Собирание трупов по полям, дорогам и лесам, сваливание их в большие кучи, предание земле, сожигание должно было производить особыми подрядами. 13 000 раненых и изнемогавших неприятелей собраны были в Католических монастырях, где в темных коридорах, на крыльцах и дворах навалены были костры умерших и издыхающих; заразительный воздух рассеивал семена болезней. В больницах так было тесно, что находившиеся в них еще не совсем ослабевшие неприятели, для соделания себе большого простора, выбрасывали из окон умирающих, но еще живых товарищей своих. Государя не устрашили смрадные могилы. Он Сам посещал госпитали или, лучше сказать, обширные кладбища, лично утешал и ободрял страдальцев и извлекал слезы благодарности из глаз их. Он присутствовал при перевязке ран и раздаче пищи, говорил неприятелям об их отечестве, подавал им надежду возвратиться на родину и попечениями Своими спас тысячи несчастных, обреченных на гибель неизбежную. Самые злонамеренные иностранные писатели о войне 1812 года, самые злые клеветники России, побежденные великодушием Александра, превозносят Его самоотвержение, сознаваясь единогласно, что, в полном сиянии славы, победоносный Самодержец России отваживал жизнь Свою для спасения изнемогавших под бременем зол неприятелей.
Не только на врагов обратил Александр Свое милосердие, но и на тех жителей в возвращенных от Польши губерниях, которые во время нашествия забыли долг верноподданных и соединились с пришельцем, мечтавшим поработить Россию. Через сутки после приезда Своего в Вильну Государь объявил им прощение Манифестом. Исключались от помилования только те, которые после Манифеста коснели в своем преступлении: такие отвергались от недр России и теряли права на свои имения. «Надеемся, – говорил Александр, – что сие Наше чадолюбивое и по единому подвигу милосердия соделанное прощение приведет в чистосердечное раскаяние виновных и всем вообще областей сих жителям докажет, что они, яко народ, издревле единоязычный и единоплеменный с Россиянами, нигде и никогда не могут быть столько счастливы и безопасны, как в совершенном во единое тело слиянии с могущественной и великодушной Россией».
