Ксения Кривошеина - Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней

Это чрезвычайно интересное свидетельство для нас, поскольку о восточных истоках русского искусства начала 1910-х гг. много говорилось в печати. Поддерживал это модное увлечение Востоком и авангард московских модернистов. «Да здравствует прекрасный Восток! Мы против Запада, опошляющего наши и восточные формы и все нивелирующего», – провозглашают в своем манифесте «Лучисты и Будущники». Наталия Гончарова в том же 1913 году предлагала «черпать художественное вдохновение у себя на родине и на близком нам Востоке: «Для меня Восток – творчество новых форм, расширение и углубление задач цвета».

В связи с творчеством Сарьяна следует отметить еще одно обстоятельство. С 1910 по 1913 год он объездил Ближний Восток, о чем многократно рассказывал друзьям, сопровождая своеобразные лекции показом своих рисунков и акварелей. Елизавета Юрьевна регулярно бывала на этих просмотрах и постепенно стала увлеченной последовательницей Сарьяна. Именно в это время ее акварели приобретают яркую гамму, а в сюжете появляются восточные и библейские мотивы. Известно, что в 1912–1913 гг. она изучала персидские миниатюры и фаюмские портреты в коллекции Музея изящных искусств[46], а если говорить о технике исполнения своих акварелей под тонким слоем воска, можно с уверенностью сказать, что ей были известны иконы из Синайского монастыря, хранящиеся в Музее Киевской духовной академии, которые были написаны восковыми красками[47].

Дружба с Сарьяном, видимо, глубоко повлияла на Кузьмину-Караваеву, причем не только в художественном плане. Теперь становится понятной во многом загадочная фраза из письма Е. О. Волошиной (Пра) к сыну от 22 октября 1914 года: «…летом приезжала в Коктебель Кузьмина-Караваева… была очень мила, проста, и расстались мы с ней совсем друзьями. Хочет два года пожить без людей в уединении, затем ехать в Мидию». Что касается «Мидии» – то ее, конечно, следует понимать в переносном смысле, как сказочную сарьяновскую Персию.

Поэтесса любила землю; кровь предков – земледельцев и виноделов – постоянно давала о себе знать. Много строк она посвятила «праматери и матери Земле»:

Круг ее московских встреч в ту зиму 1913–1914 гг. был весьма разнообразен: только у А. Н. Толстого она встречается с К.В. и М. П. Кандауровыми (художником и балериной), с М. Сарьяном, поэтессой М. П. Кювилье (вскоре ставшей женой племянника Н.А. Бердяева, во втором браке – женой Ромена Роллана), Еленой Оттобальдовной (Пра), П. Я. и Е. Я. Эфрон (деверем и золовкой М. И. Цветаевой) и многими другими. Но из всех своих современников литераторов выше всех Кузьмина-Караваева ставила Вяч. Иванова, которому она посвятила немало слов признательности в очерке «Последние римляне» (1924): «…считаю его индивидуально наиболее крупным представителем последних римлян, значение которого, может быть, главным образом личное даже значение, а не только значение его книг, – еще недостаточно оценено. <…> с именем Вячеслава Иванова у меня ни в какой степени не связано ни малейшего отрицания. Я его принимаю целиком, очень ценю, люблю даже, – и на этом основании, говоря именно о нем, совершенно отвожу от себя всякий упрек в стремлении кого-либо унизить и развенчать…» Несмотря на огромные потрясения в личной жизни – рождение ребенка, развод, переезд в Москву, – 1913 год выдался поэтически урожайным для Елизаветы Юрьевны. В декабре она думает обратиться в издательство «Альцион», советуется с Толстым и пишет Блоку письмо: «Месяц тому назад я решила издать вторую книгу стихов; тогда мне уже приходили в голову мысли попросить Вас посмотреть книгу до того, как я отдам ее в печать… Теперь я видалась на днях с Толстым, который знает, что в своих стихах я не умею разбираться, и он мне сказал, что видел Вас, что он Вам говорил о моей второй книге, и Вы ничего не имеете против, если я Вам ее пошлю в рукописи. В книгу эту, как я ее Вам посылаю, вошла четвертая часть написанного за это время… Сегодня же посылаю Вам мои стихи и буду ждать Вашего ответа». В феврале она продолжает: «Я читала Ваши заметки на полях рукописи, и за ясными и определенными словами, почти всегда техническими, я узнавала то, что заставило меня написать Вам тогда, осенью… У меня сейчас опять всю эту зиму – перепутье. Поэтому мне необходимо исключительно для себя издать книгу, попытаюсь переработать ее соответственно Вашим указаниям и издам». Книга должна была состоять из 70 стихотворений.

Одновременно в феврале она посылает свои стихи в футуристическое издательство «Центрифуга» и пишет известному литератору и художнику С.П. Боброву, одному из основателей этого издательства: «Посылаю Вам и те стихи, о которых говорила; но Вы дали мне возможность свободно выбрать, что посылать, – и я этим воспользовалась». С Бобровым, автором книги «Виноградари под розами», она была знакома еще по Петербургу, где в 1912 году они вместе выставлялись в обществе художников «Союза молодежи». В результате переговоры с издателями ни к чему не привели, и задуманная книга не вышла.

Весной 1914 года вместе с Гаяной она уезжает в Анапу и в письмах к Блоку пишет о невероятных наводнениях и бедствиях, обрушившихся на Черноморское побережье Кавказа. В мае от обильных дождей и града пострадал город Ейск; в июле на Кубани установилась невыносимая жара, а в Екатеринодаре температура достигала 41 градуса: «Весной 14 года, во время бури на Азовском море погрузились на дно две песчаные косы с рыбачьими поселками. В это время у нас на Черноморском побережье земля стонала. <…> А летом было затмение солнца. От него осталось только пепельно-серебристое кольцо. Запылали небывалые зори, – не только на востоке и на западе, – весь горизонт загорелся зарею. Выступили на пепельно-зеленом небе бледные звезды». Несколько месяцев подряд шли дожди, река Кубань вышла из берегов, сильнейшие подземные толчки разрушили большие здания, 8 августа было полное солнечное затмение. Местные жители воспринимали эти природные катаклизмы как предвестники чего-то страшного и катастрофического.

19 июля (1 августа по новому стилю) 1914 года началась Первая мировая война, которая резко изменила весь уклад жизни как в России, так и в мире. Двадцатого числа государь Николай II подписал Манифест о вступлении в войну, а 24 июля войну России объявила Австро-Венгрия.

Много раз судьба сводила и разводила Алексея Толстого с Е. Ю., можно предположить, что не всегда он воспринимал молодую поэтессу всерьез. Сам он был человеком увлекающимся, частенько впадавшим в крайности, а его острый язык и перо причинили боль многим из его окружения – особенно тем, кого он вывел в своих произведениях под вымышленными именами. В «Хождении по мукам» Толстой достаточно злобно изобразил Блока в образе поэта-декадента Бессонова, и, как говорили многие, портрет был похож на оригинал. О том, что это был Блок, говорит и идентичность инициалов (А. А. Б.), и портретное сходство, и почти один и тот же возраст, и те три бессоновских белых томика стихов, которые с дурманящим упоением читала Даша Булавина (намек на три блоковских томика в белых обложках), и мотивы блоковской поэзии, прежде всего мотив катастрофы старого мира в стихах Бессонова.

Е. Ю. Кузьмину-Караваеву он увидел так: «Елизавета Киевна была красивая, рослая и румяная девушка, с близорукими, точно нарисованными глазами и одевавшаяся с таким безвкусием, что ее ругали за это даже телегинские жильцы. Когда в доме появлялся новый человек, она зазывала его к себе, и начинался головокружительный разговор, весь построенный на остриях и безднах, причем она выпытывала – нет ли у ее собеседника жажды к преступлению? способен ли он, например, убить? не ощущает ли в себе “самопровокации”? – это свойство она считала признаком всякого замечательного человека. Телегинские жильцы даже прибили на дверях у нее таблицу этих вопросов. В общем, это была неудовлетворенная девушка и все ждала каких-то “переворотов”, “кошмарных событий”, которые сделают жизнь увлекательной, такой, чтобы жить во весь дух, а не томиться у серого от дождя окошка».

Летом 1914 года Алексей Толстой и Софья Дымшиц гостили в Коктебеле у Волошина. В мае София Исааковна побывала у Елизаветы Юрьевны в Джемете под Анапой, а в июне туда же приезжал Толстой, они провели вместе несколько недель. Вернувшись в Коктебель, Алексей Николаевич написал рассказ «Четыре века». В этом рассказе он использовал отдельные эпизоды из жизни Кузьминой-Караваевой и ее мужа Дмитрия. Надо сказать, что в этом рассказе было много метких наблюдений, перемешанных с довольно злыми характеристиками: «Чиновник (муж) он был отменный и прямо метил в вице-губернаторы. Дома завел игру в винт. Был скуповат, скрытен, осторожен, и чем увереннее чувствовал себя Балясный, тем печальнее становилась Наташа. В семейной жизни у них было неладно, хотя внешне все казалось благополучным. В марте Наташа родила дочку. Окрестили ее Гаяна, что значит – “земная”, имя не то адское, не то собачье. На третью зиму она разошлась с мужем <…> Наташа со всей силой торопилась жить. Время тогда было точно перед грозой <…> вскоре она заболела нервной горячкой и надолго слегла в постель».